Проводницы вагонов в поездах дальнего следования, увидев на посадке огромную кучу детей и рюкзаков, кричали в ужасе всякие слова, а то и просто кричали без слов, прекрасно понимая, что на пару суток или больше им в вагоне обеспечен сумасшедший дом с кучей приключений, угрожающих жизни, здоровью пассажиров и состоянию подвижного состава. Они продолжали кричать и причитать пока мы – как положено – в начале – грузили в вагон рюкзаки, коробки и контейнеры. Но когда ребята уже без груза начинали входить в вагон, чинно и тепло здороваясь и помогая друг другу, проводницкий крик немного стихал, на смену ужасу в глазах проводниц появлялось удивление, но губы оставались поджатыми.
Через час-другой, уже обойдя пассажиров, проверив билеты и раздав постельное бельё, они начинали удивленно высовываться из своих узеньких служебных купе и спрашивать:
–
Они что у вас там, умерли что ли?
Нет, не умерли, просто мы едем. Тропа едет в поезде, тихо и спокойно обустраивается, на распаковку специальной бригаде подается груз, который мы будем использовать в пути, – посуда, умывальные принадлежности, рисовальный блок, шахматы и шашки и ещё множество нужных мелочей, приготовленных в дорогу.
Потом, по дороге из туалета, они зазывают к себе кого-нибудь из не самых рослых тропяных и пытают, прерывая процесс на чай с конфетой.
В течение следующего часа обстановка в вагоне кардинально меняется.
– Они у вас все детдомовские? Я бы вот этого (показывает) взяла, он тихий, вежливый, а у меня двое ребят – сорванцы.
– Они все тихие и вежливые, – говорю я. – Но, бывает и по-другому, увидите на большой стоянке.
Ребята помогают проводникам, уже зная по прошлым поездкам вагонное хозяйство, ловко разносят чай (старшие), уютничают на своих полках, ходят друг к другу в гости.
Проводницы попадают в состояние шока. Их отношение к нам меняется на глазах, они начинают рассказывать проводникам других вагонов и начальнику поезда, что у них в вагоне едут чудо-дети, не орут, не безобразничают, всё правильно делают сами, а руководитель ихний ни разу на них не крикнул.
Мы улыбаемся, всё это не впервой, нам нравится, что мы чудо-дети. Ничего показного или специального, однако, не происходит – мы живем своей жизнью.
– Он вас бьёт? – в ужасе догадывалась проводница, захватив к себе очередного «языка». В ответ – «счастливый детский смех».
– Почему же вы все такие тихие? Забитые что ли? Или вы больные? Или вам нормально жить запретили??
– Мы нормально живем, – улыбается Славик, – и все здоровые. Мы едем в экспедицию в горы.
Через сутки начинается паломничество – мамы-проводницы заочно сватают своих чад на Тропу.
Расставание в конечном пункте всегда полно проводницких слёз и ребячьей благодарности за чудесную поездку. Видя, как дети подметают за собой, протирают, поправляют, собирают мусор, они ещё раз впадают в шоковое состояние и просят нас не выходить, ехать с ними еще и ещё, хоть на край света.
Тропа знает, что её самоорганизация производит на сторонних людей впечатление, но никогда не кичится, не гордится, ибо для нее естественно – вести себя прилично, а восхищаться естественным – странно.
Тропа спокойно относилась к славе, а слава спокойно относилась к Тропе и не сильно ее тревожила.
Появлявшиеся время от времени грязные публикации о Тропе в газетах ребят особо не тревожили, разве что приходилось лишний раз отвечать на странные вопросы, которые задавали родители и педагоги.
В большей степени грязь повлияла на смеховую культуру Тропы, включая юмористическую мифологию. Все понимали, что жить десятилетиями открытой жизнью, имея внутри что-то нехорошее, – невозможно. Тропяная информация диффузна, она не может быть удержана внутри без проникновения наружу. Тем более она не может не стать достоянием общества на протяжении долгих лет.