Интересно, как себя чувствуют старые тропы где-нибудь в Сьерра-Маэстра. Там тоже можно работать тропу, я видел картинки. Везде, где есть протяженное безлюдье, нужна тропа. Таких мест много, но надо читать карты и рекогносцировки на местности. Тропа нужна там, где она нужна. На заброске экспедиции есть десятидневный запас продуктов, палатки, инструмент, аптека и множество вспомогательных штуковин, которые непременно будут востребованы, не внизу, так вверху. Отдельным блоком идет «охранка» – всё, что может промокнуть, разбиться, пострадать при транспортировке. Там же тропяные телефоны, причиндалы к ним и катушки с проводом ПЭЛ Ø0,4-0,6 мм. Бывшие «Спидолы» и «ВЭФы» превращены в устройства громкой связи между лагерями – взросляк по телефону не секретничает, хочешь – слушай все разговоры «руководителей». Да и вообще – слушай краем уха все разговоры на громкой связи – будешь в курсе всех тропяных событий.
Можно ли из тропы сделать «бизнес»? Наверное, можно где-нибудь близ горных гостиниц, пансионатов, туристических объектов, но тропа не продается — в принципе. Как-то мы после тяжкой разведки на безводном хребте, не в силах вернуться в лагеря, свалили к сумеркам в поселок Куйбышевка и сели в автобус, чтобы заночевать в городе. Как всегда, пропустили вперед местных жителей, помогли женщинам и пожилым людям забраться в салон, потом залезли сами и встали посредине, ибо все сидячие места были заняты. Автобус тронулся, и немолодая местная (шапсуги) жительница вдруг подвинулась на своем сиденье и поманила к себе Тишку, указывая на образовавшееся рядом с ней местечко. Тишка засмущался, замотал головой, и, хотя еле стоял, вежливо поблагодарив, отказался. Женщина вдруг поднялась и в тишине автобуса (местные не шумят, мы тоже) провозгласила:
– Посадите детей! Вы не знаете, что это за дети!
Пассажиры зашевелились, автобус наполнился улыбками и особой доброй атмосферой, которая всегда разливается в воздухе от взаимной симпатии. Рядом с агуй-шапсугскими крестьянами образовались посадочные места, кто-то взял наших младших на колени. Мне водитель вдруг выставил приставную скамеечку, все мы сели, женщины любовно тормошили и отряхивали от усталости детей, дети улыбались, отвечая на их незатейливые вопросы. Весь автобус сидел, никого стоящего на ногах не осталось. Небольшие разведочные наши рюкзаки мужчины аккуратно задвинули под сиденья. Ехали в доброй тишине, только женщина, которая о чём-то расспрашивала Чистенького, вдруг заплакала, осеклась и уткнулась в него лицом, благо он уже сидел у нее на коленях.
Чистенький положил ей на голову свои небольшие натруженные руки, растерянная улыбка овладела его лицом.
В городе на автовокзале все тепло попрощались с нами.
Это и есть «плата за тропу». Она не выразима ни в каких денежных знаках или подарках. Такая плата не может быть договорной, она возникает естественно, из самой ткани жизни, из взаимоотношений Тропы и людей, которые ею пользуются. Тропа проложена и очищена от препятствий, местным хорошо ходить по ней, тем более что несколько сотен лет назад по её нитке пролегал древний караванный аробный (арба) путь, связывавший причерноморский аул Агуй (Агой) с поселками северных предгорий. Такая тропа – не только безопасность путника в горах, но и сама память народа.
Аробные тропы, даже если они очень заросли или осыпались на оползневых склонах, очень хороши, логичны и легки для прохождения, если их толково восстановить. Когда-то их самым оптимальным путём проложили ишаки, потом «полку» дотоптали кони и аробные (арба) колеса. Люди, товары и вести передвигались по этим тропам веками и тысячелетиями, связывая большой мир континента через Главный Кавказский хребет (ГКХ) с большим аулом на южных склонах, всего в семи километрах от моря, где был небольшой Шапсугский порт. Следующим к югу был большой порт Топсида (Туапсе), а к северу по берегу – заливы, полные кефали и ставриды, фруктарники (леса из фруктовых деревьев) – сюда из самой Греции тянулся огромный язык средиземноморской растительности, расположенный вдоль берега Черного (Чёрмного) моря от Джубги до Колхиды, где его окончательно сменял пояс влажных субтропиков. Когда живешь в лесу самостоятельно, то все века прошлого и будущего существуют для тебя сразу, ничто не ориентирует в «степени развития» цивилизации, – ты существуешь не вне времени, а в любом времени, во всех временах сразу. Сделай мы тропу от Агоя через ГКХ лет двести назад – местные так же были нам благодарны. А мы – им, поскольку пройти через аул в наших рыжих (оранжевых) анараках без обильных угощений было невозможно. Что вы станете делать, если вдруг вам перегораживает путь двенадцатилитровое ведро сметаны и пояснительные слова: «Кушайте, ребяты! Ведерко потом если занесете – хорошо!».
Идти с ведром сметаны через хребет до тропяного лагеря занятно, но там мы, воспользовавшись собранным по дороге ведерком ежевики, быстро слепим вареники с ежевикой, отварим, и пойдут они с сельской сметаной – ой как хорошо. Душа народа может выражаться и в сметане, если эта сметана от души. Ведро вернули аж через две недели, за что Дятел получил большой нагоняй на вечернем круговом разборе. Получил от группы, конечно, не от меня. Я обе недели грустил и мучился от этого пустого, задвинутого в подсобную палатку ведра и радостно праздновал, когда про него вспомнила сама группа и вернула хозяину.
>p> В беседе со старым шапсугом много времени спустя я узнал, что местных, в первую очередь, больше всего поразило то, что никто из тропяных никогда ни на миллиметр не нарушал их исконные территории, в том числе не огороженные, и что проходящими через аул нашими детьми за два года не было сорвано ни одного плода с их деревьев (плотоядно налетали только на старую алычу, стоявшую за окраиной поселка). Не было вытоптано ни единого ростка, никто из нас не сломал ни одного стебля какого-нибудь растения в ауле, не спугнул домашнюю птицу или скот. В конце беседы старый шапсуг будто решился поделиться со мной чем-то сокровенным. Он сказал тихо, округляя глаза:
– На вас никогда ни одна собака не лаяла…
Взаимоотношения Тропы с собаками и конями – отдельная большая тема, если успею – расскажу. Это важно, хотя как руководство к действию не годится, а как «методическое пособие» – смешно. Так себе, чистая констатация, в отличие от темы взаимоотношений с обитателями лесов, лугов и тундровых зон.
Ковбой Билл спрашивает у скачущего рядом ковбоя Джо:
– Скажи, Джо, а что такое «круговорот в природе»?
– Это очень просто Билли. Вот вынимаю я, скажем, свой кольт и делаю в тебе дырку. Потом, конечно, плачу и закапываю тебя в красивом месте. Из тебя вырастает сочная зеленая трава. Её съедает корова и кладет плюху. Я скачу мимо этой плюхи, смотрю на нее и говорю: «Ба, Билл! Ты такой же как прежде!».
Этого «ты такой же, как прежде» на Тропе никто получить не хотел. Такой констатации побаивались, о ней старались не думать. Думали о том, как быть другим. Незамысловатая ковбойская притча была на Тропе одним из двигателей прогресса. При этом надо понимать, что всерьез воспринимались только сведения о погоде и медицинские данные. Почти все остальное серьезным и окончательным не было, подлежало словотворчеству и носило юмористический характер. Настоящим, констатированным про любого человека, могло быть только что-то хорошее, настоящее, уже не подверженное времени и обстоятельствам, то, что в моем московском послевоенном детстве называлось «по гроб жизни».
Тропяные девчонки передавали из поколения в поколение свои девчоночьи анекдоты. Например, такой.
Слон вывалялся в муке, подошел к зеркалу и воскликнул: «Уй, какая большая пельменя!!».
Смеховая культура Тропы проникала во всю повседневную жизнь, почти во все текущие ситуации и была опять же не аппликацией на них, а присутствовала в самой их сути, в самой сути жизни. Бо́льшая ее часть проявлялась в пантомимное, в пантомиме, вплетенной в реальную жизнь. Временами это было безумно смешно, смешно надолго, смешно в неожиданных повторах и пародиях. И самопародиях, что очень-очень важно. Особенно меня впечатляло, когда автопародия, самоирония охватывала всю группу целиком, жаль, что такие минуты невозможно изобразить на бумаге. Нужно, как минимум, видео. Я не знаю, сохранилось ли больше сотни видеокассет V8, отснятых одноименной камерой на Тропе. За всеми тропяными материалами охотились какие-то оборотни, в основном – без погон. Стереть, вымарать и переврать всё было (и остаётся) их задачей. Но, надеюсь, по сохранившимся фрагментам можно разглядеть и расслышать весь фрактал Тропы, где всё есть во всём, одно за другое цепляется и на поверхность сознания (осознания) вытягивается без труда.
Тропа – это очень смешно. Это представление, где все – актеры и зрители одновременно, но еще они же – авторы и режиссеры, но никому не придет в голову объявлять и показывать какой-то спектакль, этот спектакль – сама жизнь.