Совсем не последнюю роль в озверении людей играют агрессивные морды машин. Рикошетная агрессия складывается исподволь, как гора из песчинок. Она, агрессия, начинает жить своей жизнью и становится фоном. Она становится со-стоянием, и уже нехитрое дело пропаганды – использовать этот массив агрессии в своих (заданных ей) интересах. В бесчеловечном городе, среди бесчеловечной, подавляющей архитектуры бегут миллионы бесчеловечных машин, заряжая и заражая агрессией множественным рикошетом всё новых людей, включая дизайнеров авто. Это не снежный ком, это – лавина.
Детские площадки в городах уже не выглядят оазисами человечности, они безлики и безличностны, несмотря на яркую раскраску. А уж оазисов для взрослых и вовсе мало, – когда вся задача – принести себя на алтарь государства и там оставить. Зачем государству личность? Оно не понимает, что такое личность, и боится личности. Страна, общество воспринимаются правящей элитой как ее среда обслуживания. В эту же сферу попали и церковь, и образование, и культура, в целом. «Послушный» было синонимом «хороший» при Сталине, я помню. Потом от новороссийских гор к нам ворвался Павел Коган со своей «Бригантиной» и сказал: «Пьем за яростных, за непохожих».
Опять пора выпить за непохожих, но водка опять дорожает, а «Малагу» нам никто не нальёт. Мир потерял важнейшую для человечества интонацию – личностную. Быть самим собой? Нет, быть «как все». Ничтожество подавляющего большинства становится нормой и подавляет последние очаги личностного сопротивления. Сверхпроводимость зла в толпе из отдельных и разрозненных вспышек превратилась в государственную политику. Эти приступы ненависти теперь называются патриотизмом. Тушите свет, помолчим немного в тишине. Пусть оживут глаза на мертвых портретах.
Математик Фоменко подарил нам теорию поверхностей, и я не видел ничего более пригодного для моделирования совместимости в группе. Графические иллюстрации к теории Фоменко настолько поразили воображение, что снились по ночам, уже «обутые» в смыслы в динамическом портрете группы, в её пейзаже. Калейдоскоп сплетающихся фракталов уводил в подсознание группы, увлекал множеством неожиданных возможностей, открывал опасности и вершины взлёта. Вероятности превратились в закономерности, на фоне тогдашнего журнального откровения – матричной теории жизни Пушкина и Никифорова — складывались догадки, расшифровывать которые предстояло всю жизнь. Шел 67 год. Тонкую вязь Фоменковских сопрягающихся поверхностей готовились смять вступившие в Чехословакию советские танки. Потом знающие люди сказали, что матричную теорию арестовало КГБ, растворились в прошлом и стройные строки Фоменко. На горизонте времени замаячила «Физика Логоса» Сергея Чеснокова. А там было уже недалеко и до Шмелевского «Золотого сечения», и до «Философии взаимодействия» Иезуитова. Всё это готовило к прочтению книги Александра Дивинского «Ещё раз о рефлексотерапии». Она вышла в Алма-Ате маленьким тиражом. Автор не успел дописать её.
Остаюсь самим собой, не прогибаюсь ни разу, не изменяюсь ничуть. Весь мой мир – внутри меня. Он уйдет со мной, это нерентабельно, но выместить его в тетрадки не могу, не получается, не успеваю.