Мне было лет пять, я возился с жуком на какой-то грядке в джубгском огороде. Пришли мамины знакомые, приезжие люди с коробкой конфет и сказали мне:
— Привет!
— Нахыркал я на ваш привет, — вежливо сообщил я.
Они не смутились:
— Хочешь конфету?
Передо мной сгустилась в воздухе настоящая большая коробка, где ровными шпалерами лежали настоящие шоколадные конфеты.
— Я бы и все взял, но как-то неудобно, — вежливо сообщил я.
С той поры «нахыркать на привет» стало весёлым семейным выражением. Я не помнил, что хотел кого-то оскорбить или задеть. Скорее всего, мне было важно испытать произношением новое для меня слово «нахыркать».
Искомое слово. В 346-й на переменках они прибегали ко мне, в комнате стояло пианино.
— Юр, а меня сыграй!
Я схватывал его неповторимость, индивидуальность, она всегда умещалась в мелодии, и эти мелодии никогда не повторялись. Кузя первым догадался, что можно сыграть не только его, но и те изменения, которые каждый день в нём происходят. Изменялась не сама тема, но её трактовка; внутри нее происходили всяческие изменения, слышные в музыке как импровизация на заданную тему. Инварианты могли быть и были множественными, но редко изменялась гармония и сама тема, коренная тема. Так бывает трудно изменить походку, сколько ни ухищряйся — «искомое слово» в ней будет оставаться неизменным. Ты можешь предложить варианты темы, но ты уже не можешь изменить саму тему. Так происходит с «вечнозелёными» мелодиями в джазе.
Кузину мелодию я хорошо помню до сих пор. Как-то на сборе макулатуры он притащил запримеченный им и выдранный из какого-то журнала листок и поставил мне на пианино, на вечно пустую откидную подставку для нот. Я увидел строчки стихов и тут же заиграл Кузину мелодию, укладывая на нее эти строчки:
Ночь бросает звезды на пески.
Поднятые сохнут якоря.
Спи, пока не гаснут маяки…
Следующей строчки не было, там продолжался какой-то прозаический текст, и мне пришлось мигом ее придумать и спеть Кузе:
Спи, пока не вертится Земля.
Кузя умер в больнице в Москве в возрасте 33 лет. У него было неизлечимое наследственное заболевание почек. Стихи оказались «Колыбельной для Кашки», а листок был вырван из журнала «Пионер», где впервые была опубликована повесть Владислава Крапивина «Оруженосец Кашка».
Макулатуру увезли, я прочитал весь листок вместе с прозой, стало интересно — кто так точно видит ребятишек и так легко пишет для них о сложном.
Моя «Колыбельная для Кузи» осталась жить. Урал и Разгуляй встретились в ней. Кузя жил на Старой Басманной возле Разгуляя в глубоком старом дворике, в одноэтажном деревянном доме. У него была замечательная мамка, и когда мы вместе возвращались из походов, я шёл не домой, а к ним, к Кузе, которого звали Костя Кузнецов и которому я годился бы в старшие братья, но никак не в отцы, мне был 21 год. Мамка накрывала на стол, гудел электросамовар, и называла нас «мальчики». Рюкзак я оставлял на крыльце, он не помещался в маленькой прихожей Кузнецовых. Весна кончалась, близилось лето с его Категорийным походом по Кавказу. На вокзале, когда поезд «Москва — Адлер» уже тронется, прибежит Виталик Шиманов и просунет мне в вагонное окно завернутую в газету небольшую гитару.
— Виталь, а что мне с ней делать? — со смехом кричу я. — Как её настроить?
— Ка-пи-тан, ка-пи-тан, улыбнитесь,
— поёт мне на бегу Виталик, поезд убыстряет ход, и я оказываюсь с группой и гитарой оторванным от большого социума. Сейчас проводница проверит нашу стопку билетов, и уже очень скоро придется решать проблему динамического голодания большой детской группы в маленьком ограниченном пространстве вагона: тут гитара мигом и пригодится.
Спели «Перекаты» Городницкого, второй песней была «Колыбельная для Кузи», — он не знал, что это колыбельная для него и пел вместе со мной для всех остальных. Вечером попросили её повторить, мы с Кузей повторили, и Колыбельная пришлась, стала атрибутом Тропы, как и странная, написанная позже песенка про Синего Краба.
Для меня (искомое слово) разных мелодий обозначают разных людей, разные события, разные состояния. Это (этот, эта, эти) (искомое слово) всегда есть в рисунке обертонов человека, в узорах пальцевых линий, в мелодии, которая не для_него, а про_него, которая — он сам. Подозреваю, что тот же рисунок сложится в графике его ДНК, во всём что имеет к нему отношение и из чего он состоит. Как «матрица — пуансон» это найдет отражение в его творчестве, в его предпочтениях, в обстановке его комнаты, особенностях мимики и поведения вообще — как такового.
Лет двадцать я думал, что все эти (искомое слово) — всего лишь «сверхценная идея», миф, блеф. Но что поделать, если проживаешь 70 и убеждаешься, что оно действительно существует, являясь естественной частью более обобщенного (искомое слово), и так далее. Фрактал Странного Аттрактора ведет всё дальше, развиваясь, и в какой-то момент теряешься: иду ли я от частного к общему или наоборот. Вот и теперь у меня снова нет ответа на этот вопрос, и я похож на муравья, забравшегося в сложный электронный монтаж какого-нибудь супергетеродина. И может быть, в этом «супере» тоже есть ответ, ведь муравей всегда ищет прямую связь. Это ведь я про поиски Бога, прости, Господи.
Опубликовано 2 ноября 2018 года. Отрывок 311