Мычи, мычало, начинай сначала, говорю я зеркалу. Впрочем, зеркала тут нет. Зеркальце бывало на Тропе, чтобы корчить себе рожицы. Себе и сидящим рядом, все заглядывали в это волшебное стекло, и каждый примерял себя-иного и отрекался от него, скорчив гримасу. Чтобы отречься от себя, надо себя опознавать и ограничивать. Не зная своих границ, не зная себя в себе, ты не можешь ни от кого отречься, а значит, и построить себя нового, иного, другого. Лучшего, скажем.
Многие игры Тропы, как и она сама, позволяли побыть другим, выйти из себя, из своих границ, которые при этом невзначай определялись. Таким образом, промельками, проблесками к вечным вопросам «кто я», «какой я» и «зачем я» добавлялся оперативный поиск «где я?» Где я – где не я. Где я – я, где я – не я. И вообще – где я, в конце концов.
Игра «я – не я» шла непрерывно, в этом смысле Тропа была сплошным театром, где можно было не только найти себя, но и присовокупить к этой находке новую, искомую модель поведения, когда всё прожитое до этого мига вдруг становилось игрой, а новый образ, влекущий новое поведение, является реальным, и без всяких шуток и игрушек.
Могу сказать, что почти всё на Тропе происходило играючи, Игра была ее сутью, подвижность и текучесть всего и каждого были реальны, естественны, органичны. Кто-то сказал, что игра – способ познания мира, но в таком познании нет сторон, нет двух кружочков в схеме, есть мир – и ты в нем, и он в тебе. Игра – способ самопознания мира. Вселенная тоже играет в нас, познавая Себя. Вот Пчел подлетел к сестре Сашеньке
в образе Трудолюбивого Пчела и жужжит, жужжит про что-то кухонное. Девочка Саша улыбается, превращаясь в Белоснежку, а из нее – в прекрасную личину базарной торговой бабы, но тут же прощает брата, обернувшись Мальвиной, воспитательницей буратин. Пчел начинает лавировать между Пуделем Артемоном и прекрасным Принцем, но Мальвина суха и пристрастна, до появления Пьеро, их уже трое, и Игра продолжается, хотя ее никто не объявлял, никто не распределял роли, а зрители – Солнце в кронах и кузнечики в траве.
Ну, вот я еще сижу с блокнотом, считаю рубли, копейки и килограммы. Килограммов много, они смешные и не имеют никакого отношения к буратиноведению. По ним ползают муравьи-разведчики, но скоро все перекочует в «продуктовку», куда захаживают ночью важные еноты, похожие на средневековых недорослей из богатых семей. Когда запускаешь в него сапогом, енот удивляется, не выпуская из зубов вожделенную добычу. Ему странно, что в его лесу кто-то кроме него может предъявлять права на пищу. Если енота сильно разозлить, что случается редко, он залезет на ближайший ствол дерева и обдаст вас вонючей жидкостью, уподобляясь скунсу, но не являясь таковым. Пропахнувший кошками подъезд мигом покажется вам Благоухандией, а меткость, с которой енот попадет в вас, вызовет одноименную зависть, даже если вы изучали дзен.
На себе мне этого попробовать не довелось, но я был очевидцем и оченюхцем такого события. Был вечер.
…Что написано пером – не вырубишь топором. Топором можно вырубить самого пишущего. Заодно и то, что он еще не написал. Ребячьи рисунки на Тропе были неприкосновенны. Даже если это одна робкая линия на чистом листке.
Бесхозные и безымянные рисунки тащили мне, и я складывал их в отдельную папку, которая была везде и всегда. По рисункам легко угадывались не только чьи-то мимолетные настроения, но и общие тектонические подвижки в состоянии группы.
Дорисовывать чужой рисунок или ещё как-то вмешиваться в него считалось неприличным, неприемлемым. Твой лист бумаги – это твоя личная 
территория, такая же, как твои «личнарь» (личное снаряжение), твоя одежда, твоё тело. Это очень важно – чувствовать свой суверенитет. Что касается временных личных территорий, например, – места в круге у костра – пока ты сам его не предложишь кому-то, никто на него не посягнет. Предложить другому своё, лучшее, место у костра в дождевом укрытии или за ветровой стенкой считалось нормальным, о таких категориях, как великодушие или самопожертвование, никто не думал и не говорил. Если ты предлагаешь кому-то выбор между маленьким и большим отломком печенья, будь уверен, что любой выберет маленький, оставив тебе большой. Как в притче, из которой мы знаем фразу «тянуть одеяло на себя», каждый заботился, в первую очередь, о другом. В итоге получалось уютно, приятно и всем всего хватало. Корректность, тактичность были в стиле Тропы, в его коренных слоях, и никто не принимал эти категории за слабость. Слабостью было бы схватить лучший кусок, не позаботиться о товарище. Таких эгоцентрующихся деятелей называли «бедные зверушки» и относились к ним терпеливо, иногда – снисходительно.