– Вот.
– Кто? – спросил я.
– Пацаны какие-то, – сказал Динька. Губы его дрожали, под расквашенным носом явно пухла губа.
– Рони, дай аптечку, – попросил я. Рони метнулся в подсобку, а я сказал группе неожиданно для себя:
– Сегодня мы изучаем оказание первой медицинской помощи при травмах лица.
– И по спине, – сказал Динька. Рони поставил мне на стол аптечку и раскрыл её. Все на своих стульях подползли поближе к нам и образовали полукруг. Швед своей длинной рукой дотянулся до Диньки и взял его за руку, Динька выдохнул.
– Первое, что надо сделать, – дезинфицировать собственные руки и успокоить пострадавшего. Где это произошло?
– Там, на проспекте, – сказал Динька и порывисто вздохнул.
– Они ещё там?
– Нет, они убежали. Их тётенька прогнала.
– Их там уже нет, – говорю я группе. Она выдыхает, а я спрашиваю у Диньки:
– Сидеть можешь?
– Да, – говорит он, Дон тут же подставляет под него свой стул, и Динька садится.
– Теперь спрашиваем, куда нанесены удары.
Динь смотрит на меня с ожиданием.
– Спрашиваем у пострадавшего, – объясняю я ему. Он спохватывается:
– А… Они говорят, – дай закурить. Я, говорю, не курю. Они говорят – сейчас курнешь, и тот мне сразу вот сюда, – показывает Динька на расквашенный нос.
– Сейчас где болит? – спрашиваю я и осторожно ощупываю нос. Ничего не похрустывает, удар пришелся по хрящу. Динька морщится.
– Больно? – спрашиваю я.
– Чуть-чуть, – говорит Динька.
– А здесь? – осторожно трогаю пальцами верхнюю губу.
– Здесь – да, – говорит Динька. Я отворачиваю губу и вижу, что она рассечена изнутри, зубами. Рассечение небольшое, обрабатывать не надо, кровь уже остановилась, слюна отработает своё.
– Они мне руки сзади прижали, а этот вставил мне сигарету, и они стали поджигать, – рассказывает Динька. – Зажигалкой обожгли.
Ожог небольшой есть. Я протираю все перекисью и кладу поверх Караваевский бальзам «Витаон». Попутно закрываю ладонью прямой свет, идущий Диньке в глаза, и резко отвожу ладонь. Реакция зрачков нормальная.
– Не тошнит? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит Динька.
– Где еще больно?
– Коленка.
Закатываем штанину, коленка содрана, но не сильно, перекись-йод.
– А еще где больно? – спрашиваю я. Мы говорим спокойно, мы работаем. Динька дышит ровнее, перестаёт всхлипывать.
– На спине.
– Всем покажешь или только мне?
– Всем, – говорит Динька.
Всем скопом рассматриваем его спину, но повреждений не видно. На всякий случай пробегаю пальцами по позвоночнику.
– Уй, – вздрагивает Динька. Я легонько обнимаю его и чуть прижимаю к себе.
– Больно? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит Динька.
Рёбра целы. Я отпускаю его из объятий, но он остается уткнутым в меня и не хочет выпрямляться. Два с лишним десятка рук тянутся к нему, но достают не все, Динька худой, на нем мало места.
– Ладошкины, – ворчу я. – Оставьте ему дышать. Вопросы есть?
Все почему-то молчат и отводят глаза.
– Нет вопросов? – переспрашиваю я.
Опять все молчат. Потом Дон говорит:
– Есть.
– Спрашивай, – говорю я.
– Юр… зачем ты сделал представление как в цирке. У него же беда была. Ему больно было.
Тут мне все посмотрели в глаза, а я онемел.
– Можно было просто все сделать, – сказала Лариска. – А то мы… как зрители…
Я уставился Диньке в макушку и, наверное, покраснел. Или побелел. Пол подо мной стал мягким, стул закачался. Я заглянул Диньке в лицо, – лицо спокойное, дышит ровно, успокоился.
– Диньку к врачу надо, – сказал я. Динька тут же оживился, отпал от меня:
– Не надо к врачу. Дома бабуля, она же медсестра ещё с войны.
И правда, его бабушка, вспоминаю, всю жизнь проработала операционной медсестрой.
– Она дома сейчас?
– Да. Она всегда дома.
– Ты в порядке?
– Да, – уверенно говорит Динька.
– Мы проводим, – кивает Дон на Мику. Они поднимаются, вместе с ними встают Швед и Котёнок.
– И мы, – говорит Швед. Всё идет как надо, своим чередом, но в воздухе повисло напряжение, и оно про меня.
– Народ, Юрка не виноват, – говорит Динька.
– Мы не говорим, что он виноват, – подаёт голос Гаденыш. – Мы считаем, что он неправ. Это разные вещи.
Я встаю в рост и говорю Диньке.
– Денис, прости меня, пожалуйста, когда сможешь. Я был неправ. Я ошибся. Это моя дурь. Ребята правы. Так делать было нельзя.
– Юр, Юр, нет-нет, – говорит Динька. Народ безмолвствует.
– Народ, простите меня за то, что я заставил вас участвовать в этом. Я поступил безобразно, – говорю я. Все опять прячут глаза, им неудобно за меня друг перед другом, а Мика говорит:
– Мы вернемся через двадцать минут.
– И я, – говорит Рони и встаёт. Вслед за ним встают все, Динь хватает меня за рукав пиджака и тихонько треплет. Потом пожимает мне предплечье и все уходят. Уходят тихо, молча, в середине людского кольца – Динька, впереди Дон, по бокам мощный Котёнок и Швед, сзади – Мика. Девчонки идут рядом за спиной у Диньки. Все спокойны, будто отправились гулять, но молча. Я остаюсь один в комнате.Через двадцать минут вернулся шёпот шагов и в дверь просунулись две головы сестричек – Данилок. Они родились сразу друг за другом лет десять назад, но у них разные лица. Убедившись, что я в порядке, они синхронно мне кивнули и пропустили в комнату всех остальных.
– Юр, мы всё обговорили, – сказал Гаденыш, – но нам надо немного договорить. К тебе вопрос есть.
– Конечно, – говорю я. – Договаривайте, спрашивайте.
Все расселись как сидели, Мика сказал:
– Юр, это было ЧП или обычное занятие?
– Да, Юр, – говорит Швед. – Динь утверждает, что было чепе, а во время чепе руководитель ненаказуем.
– Это было ЧП, – говорю я, – которое я превратил в обычное занятие. Я должен был прервать всё, оказать помощь, а потом продолжить.
Все сидят, думают, Мика с Доном переглядываются.
– Юр, – говорит Мика. – Мы отменяем поход в субботу на воскресенье. В субботу потренируем палатку здесь в лесопосадке, а в воскресенье 
будем гулять с Динем по всем Мытищам. Мы пойдем по всем дворам, чтобы все видели его защиту.Меня лишили руководства на выходные, это я должен был вести тренировочный поход перед областным турслетом. Лишили элегантно, отменив сам поход.
– А когда встретим кто его бил, мы с ними это… – говорит Швед. – Побеседуем. Бить не будем. И ещё… это вот. Долгуня скажет.
Долгуша, назначенный недавно группой на пост самого доброго человека земного шара, говорит:
– Юр, мы лишили тебя права самонаказания на месяц.
– Что вы можете знать про самонаказание? – вскидываюсь я. – Откуда?
– Мы знаем, – говорит Долгуша. – На месяц.
Это был удар, которого я не ожидал. Ослушаться группу нельзя, они действительно знают всё. Откуда? Самонаказание – очень личная штука, никто про него знать не может. Морда моя плывет, не мигая, где-то в глубине болота глупости, и я сам ее туда опустил. Гадёныш сидит и улыбается, я вопросительно киваю ему.
– Целый месяц будешь кушать каждый день, – улыбается Гадёныш. – Думаешь, мы не знали?