Советская джазовая певица, которая пела нечаянно, без натуги, – Лариса Долина. Елену Камбурову я представляю выше какого-то одного жанра, она универсальна и в обособленной джазовой стилистике не помещается. Она, в большей степени, – явление большой музыкальной культуры, сплетение жанров, этносов и стилей. Лариса – блестящая джазовая певица, растворившая свой дар в попсе, в потребных широкой публике простых формах и содержаниях. Редкие всплески вокального таланта Ларисы с годами становились всё более округлыми, будто не было конструктивно-порывистого Игоря Бриля или гениального биг-бендового Анатолия Крола с его «Мы из джаза». «Важней всего – погода в доме», – сказала нам Лариса и занялась этой погодой. «Всё остальное – ерунда»…
Безусловно, вины Ларисы Долиной в том, что она нас себя лишила, не было. Спрос на джаз в обезджазленной еще Сталиным стране, хлопавшей и топавшей на первую долю, был невелик. Джазовое мышление, парадоксальное, свободное от догм и канонов, поливариантное, вызывало страх у партийных руководителей всех рангов и мастей. Музыку жизни нужно было только исполнять, а не выдумывать на ходу, и – только по присланным из ЦК и утвержденным нотам. «Сегодня он играет джаз, а завтра – Родину продаст». Уже тогда мы должны были сливать в одно понятие Родину, партию и государство, а патриотизм измерять не любовью к своей стране, а ненавистью к чужой.
Прощайте, Лариса Долина.
Прощайте, Вадим Людвиковский, выброшенный страной умереть на скамейке в скверике посреди морозной московской зимы – за непотребность джаза, за великий свободный би-боп, уступавший лучшим зарубежным би-бопам только качеством звукозаписи.
Джаз на ГДРЗ тогда записывали как симфонический оркестр, поставив над ним один важный ленточный микрофон. Ударников, басистов, пианистов почти не было слышно, пульс пропадал, и акустическая бодяга, вроде приплясов оркестра Б. Карамышева, царила в эфире.
Первым в послевоенном СССР звукооператором, понимающим и чувствующим музыку, был великий Виктор Бабушкин. Мы познакомились на неожиданном концерте в Москве оркестра Дюка Эллингтона в 70-х, в период застоя. Я сидел в счастливом ряду слушателей, Бабушкин – рядом с нами за огромным пультом, самозабвенно играя на нем, как на музыкальном инструменте. Оркестр звучал прекрасно, как в эфирах Коновера, как «ансамбль солистов Вадима Людвиковского», играющий музыку Зацепина к Гайдаевским фильмам и многую другую музыку, включая пьесу Арно Бабаджаняна, под которую я прожил жизнь, но названия которой вспомнить не могу. На маленьком «миньоне»
.
Джаз – не только музыка, он – образ мышления. В том числе – профессионального. Если — только по заверенным нотам и разрешенным партией партитурам, то при чем тут творчество? Так убили кибернетику, генетику, педагогику и многое другое, оставив всех на голодном пайке Миллеровской «Серенады Солнечной Долины». Прокат этого фильма в СССР был данью союзникам по Второй мировой, не более того. Однако фильм был абсолютно востребован и стал частью народного самоосознания. До сих пор можно слышать вдруг, в том числе от молодых людей: «Собирайтесь, дети, в кучу! Я вам «чучу» отчебучу». «Чаттануга чу-чу» – коренная мелодия фильма, вместе с «Лунной» и «Вечным движением». Она осталась в народной памяти, она узнаваема до сих пор и совершенно не убиваема, как всё настоящее, «нечаянное», существующее поверх расчетливого «разума» и чарующее своей естественностью и неповторимостью замысла.