В самом начале 70-х ГУИН (тогдашний УФСИН) захотел примерить в детских колониях (как минимум) наши «педагогические чудеса». Как-то с утра меня вызвали в кабинет директрисы ДПШ, где я тогда работал. В кабинете сидела делегация из трех осанистых дяденек в штатском, их манеры выдавали военную выправку. Все они были в серых костюмах, но разного оттенка. Я поздоровался.
– Сотников, – представился один из них и подал мне руку. Я пожал ее, Сотников пригласил меня сесть. Директриса была тут же и с такой же фамилией. «Сестра? – подумал я, но внешнего сходства не заметил. — Наверное, жена».
Что такое «ГУИН» я уже знал из разговоров в квартире Володи Войновича. Когда-то я зашел в неё посмотреть на автора слов…
«На пыльных тропинках
Далёких планет
Останутся наши следы».
…и моя тропинка под арку дома, где помещался кинотеатр «Новатор», была протоптана. Володя жив, прошедшие времена вернулись, и я не рискну без его разрешения вспоминать подробности.
Серые гуиновцы представились мне и оказались очень большими начальниками, но теперь я уже не вспомню, какими. Вроде бы Сотникова звали Владимир, но, может быть, и Александр. Было заметно, что он в этой тройке – главный.
– Мы хотим вам предложить работу у нас, – сказал Сотников, когда я уже приготовился оборонять квартиру Войновича и наше желторотое волонтерство, и свои хулиганские песенки, вроде
«мы были рождены,
чтоб сказку сделать былью,
и вырастили племя
эх, голых королей»,
или
«уж слишком много вас набилось в хату с края.
Того гляди – чихнешь, и крыша упадёт»…
Однако из дальнейшего разговора с серыми последовало, что я уже получаю Икшинскую детколонию, их гуинскую академию экстерном, звездопад на погоны, квартиру для моей молодой семьи, место в 
– Заявление о вступлении в партию вы можете написать хоть сегодня, –
сказал Сотников. – Рекомендации у вас будут.
Картина обильно накрытого праздничного стола пронеслась передо мной. Вчера Серёга Ж. рассказал, как к нему на день рождения вдруг пришла его высокопартийная тётя, редко посещавшая их семью. Она посидела со скорбным лицом за общим столом и, выбрав секунду тишины, сочувственно сказала:
– Я не представляю, как вы можете есть пищу для населения.
Все замолчали и уставились на неё. Серёга по просьбам трудящихся несколько раз пересказывал эту свеже состоявшуюся историю, ярко изображая её участников, и у нас на несколько лет прижились слова «пища для населения», а тетю стал изображать наш Славик Баранов, будущий киноактёр.
Картинка разрешилась в маленького интернатского Костика, которого старшаки под улюлюканье воспиток регулярно оттесняют от кормушки (окошко раздачи пищи в интернатской столовой), оставляя ему только кусочек черного хлеба, брошенный на пол. Мы ездим к Костику почти каждый день аж на Шестнадцатую Парковую и привозим ему перекус. Пищу для населения. Горький ершистый комок шевельнулся в груди, и я сказал серым:
– Не созрел я еще в партию. Многого не понимаю. Беспартийная совесть мне как-то дороже.
Тут же случилось молчание, и серые уставились на меня оловянными глазами.
– Вы понимаете, что вы сейчас сказали? – спросил другой серый, не Сотников.
– Конечно понимаю, – улыбнулся я.
– Юра, подумайте хорошо, разве вам нужны неприятности?! – сказала директриса.
– Какие неприятности? – удивился я и заметил, что серые спрятали глаза.
– Вам делают предложение компетентные, имеющие полномочия люди, – продолжила директриса. – Как вы можете так себя вести??
– Какой есть, – пожал я плечами.
– Вы свободны, – холодно сказал Сотников, и я понял, что я действительно свободен. Я выбрал свою судьбу. Жизнь в перспективе представлялась мужественным праздником борьбы с косностью, глупостью и государственным враньем
.
В тот день я стыбзил из дома термос, мы хотели привезти Костику горячего супа. Всё складывалось к супу. Я жил тогда на той же Шестнадцатой Парковой в доме любимой жены, до Костикова интерната – десять минут пешком. Встречаться с воспитанниками разрешалось только в вестибюле, там были две банкетки и промозглый холод. В Изваринском детдоме, куда мы поедем в субботу к девочке Саше, теплее. Детские дома почему-то всегда теплее интернатов.
Надо взять Костику ложку, не будет же он есть горячий суп «из горла». В Троице-Голенищевском овраге, который «Грачи прилетели» Саврасова, в деревянном доме отец лупит скрипача Ваську, и ему помогает Васькин старший брат, надо выдернуть Ваську на пару часов в ДПШ, пока отец не уйдет на работу в свою смену. Вовка Шмырин с Анкой будут сегодня закупать продукты для похода, а Кашка Карасёв, однокласник роланбыковского сына, будет околачиваться в моём туротделе до вечера и опять попросится ночевать. Надо с Олегом поговорить про него, надо что-то в его доме устаканить. Андрюха Недоступ позвонил с утра пораньше и сказал, что у него трагедия – развод с Шопенгауэром и что он, Андрюха, худющий и невесомый в свои 14 лет, «зверски виноват перед Кантом». У Андрюхи ломается голос, и ему явно нужны тёплые носки.
Палатку вчера зашили криво, кроки Клинско-Дмитровской гряды Кефир никак не дает, а туда скоро новичков вести. Лёвка заперся в доме, перестал писать стихи, из него прет какой-то черный юмор: «Досточки, косточки дрызнули в ряд, трамвай переехал отряд октябрят». На все телефонные звонки отвечает подобными стишками. Нахамил милиционеру, переходя в неположенном месте Ново-Басманную улицу. На «Семеновской» ночью будем репетировать «Следы Сентября», это моя джазовая пьеска, фортепьяно, бас, ударные и восемь голосов – четыре мужских и четыре женских, играю и сплю, утром на работу, а домой доеду только к трем часам ночи на поливалке. У Илюшки умер отец, Мишку трясёт эпилепсия, ну какой к черту ГУИН? Какой к чертовой матери ГУИН? Главное Управление Исполнения Наказаний. Не хочу я исполнять наказания, я не палач. Идите в ж со своим ГУИНом.
– Юра, зайдите ко мне, – зовет директриса в середине дня.
Я захожу.
– Юра, – говорит она с горечью и сочувствием. – У вас будут большие неприятности. И я ничего не смогу сделать.
– Сегодня? – спрашиваю я.
– Вообще! – вскрикивает она и смотрит на меня неожиданно большими круглыми глазами. – Для вас готовили место в центральном аппарате.
Костику надо ещё и миску взять. В термос ложкой не залезешь.