Мне всё равно, как оценивает социум полезность для себя того или иного ребенка. Один для него – ум, способный утечь за бугор, и его надо приручить, чтобы он обслуживал свой, а не чужой социум. Другой для него – балласт, достойный животного содержания в каком-нибудь пожизненном интернате для хроников.
Да, мне было бы интересно работать с «одарёнными детьми», но сама постановка вопроса о том, с кем лучше работается, относительно детей смотрится подленько. При этом я говорю только про свой створ работы и не посягаю на притяжение узких специалистов к узкоспециально одаренным детям.
Детей, да и людей, не бывает первых и последних, но каждый из них может оказаться крайним, очутиться на краю. Это и есть мои дети – крайние. Любые, – но в сообществе с разными, с иными, с центровыми, благополучными.
Я могу быть тысячу раз неправ в такой неразборчивости, но – не отступлюсь. Я буду самым естественным образом дружить и с детьми мейнстрима, но с пользой для крайних детей. Кто-то говорил про экстремальную педагогику, она и есть действа с крайними детьми, а они – любые дети в крайней ситуации, хоть затяжной, хоть срочной.
«Обыкновенное чудо» рассказало нам про волшебника, который опоздал, отвлекаясь на череду крайних, которые его и задержали. Как врачу должно быть неважно, кто его пациент, так и учителю должно быть всё равно – кто его ученик, если этот ученик – на краю. Так работают спасатели, так работает Тропа.
Когда ты долгими усилиями приподнимаешь человека, всегда лежачего, на четвереньки, тебя легко обвинят в том, что он плохо бежит стометровку: никто не видел его в начале твоей работы. Поэтому, по большому счету, самый главный судья твоей работе – ты сам. Если ты сделал всё, что мог, – принимай хулу спокойно. Сам твой всяческий инвалид тоже может не понимать, что ты его приподнял, и выставит тебе счёт – не обижайся на него, а если тебе пришлось применять провокативные или хирургические методы помощи – просто умойся прохладной водой.
Суди себя сам, никто не сделает это лучше.