Идем по зелёному ковру высокогорного плато, группа движется компактно, упруго, умно пружинит на сменах темпо-ритма, их почти нет, вести легко, такую группу вести легко, полная пастораль, а в голове Сергей Никитин поёт «на лугу стоят овечки, шерсть закручена в колечки».
Утро солнечное, без единого облачка, оно обещает хороший день, но врёт, через пару часов по нам понесёт облака.
«Раскатываться» (увеличивать скорость хода) не надо, мы и так давно катимся прилично, километров шесть с половиной в час, но в горах ничего километрами не измеряют, только часами. Впереди еще несколько дней послеэкспедиционного высокогорного похода, дни, полные открытий, и ночи, когда звезды висят так низко, что подпрыгни и достанешь, как яблоки в саду.
Все здоровы, только у жилистого и костлявого Зайца шов на носке потёр мизинец, а Влас идет в полгруза, он такой длинный и тонкий, что ему придется дня три поберечь некий межпозвоночный диск от излишних нагрузок.
Через сорок пять минут сбрасываем ход, и все понимают, что сейчас будет привал. Вот он и привал.
Десять минут привала, ровно десять. Дольше отдыхать нельзя, организм демобилизуется.
–
Ю-ур, а голландцы это нидерландцы? – спрашивает Боцман, мы чуть бродим рядом с рюкзаками, отдыхаем от груза, дышим.
– В стране Нидерланды живут голландцы, – говорю я.
– Голландия это Нидерландия? – удивляется Боцман.
– Вон, видишь, большой камень, – показываю я. – По форме он похож на голландский сыр, который делают в Нидерландах.
Большой черный птиц садится на голландский сыр и смотрит на нас. Это какой-то орёл, я не очень знаю птиц.
– Это в их сыре дырки? – спрашивает Дунай.
– Да, они там бывают, – серьезно отвечаю я.
– Это он их делает, – показывает с обвинительным уклоном Дунай на черного пернатого.
– А я думал, что мыши, – говорит Мыш.
– Перекус будет только на следующем привале, – сообщаю я. – У нас впереди тягун.
– Голландия, Нидерландия, – напевает Боцман.
– Грустия, Оробения, – присоединяюсь я к нему словами Александра Дольского. – Великоустания. Недергандия, Голодандия. Великоблистания. Винигреция, Нерыдания, Досвишвеция, Досвидания.
– А птица – не та, что от глаз до хвоста в перьях, – подпевает Дунай. – А та, что века в ветра-облака верит, – не снимает он прицел указательного пальца с черной птицы.
– Минутка, – говорю я. До одевания рюкзаков осталась минута.
– Мишутка, Мишутка, у нас еще минутка, – поёт Боцман Мике.
Мика взмахивает руками, и черная птица взлетает. Мика хотел сплясать под песню Боцмана.
– Под рюкзак, – говорю я. Все привычными движениями надевают друг другу рюкзаки.
– На ходу, – говорю я, что значит «пошли», «я повёл», «Двинемся».
Мы снова на зеленом ковре. Черная птица летит над нами, потом их становится несколько, они чертят свои траектории, а я замечаю впереди большой табун лошадей.
Лошади всегда удивляются нам, и радуются чему-то, и с грустью расстаются с нами, такими же вьючными животными, идущими своей дорогой и счастливо встреченными на перекрестке лугов.