В 97 году нас позвали в какие-то залы и вестибюли на вручение премии «Благородство». Мы поехали скопом и, поднявшись в огромный холл на втором этаже, оказались в картинной галерее, там проходила выставка работ местного художника. Его тоже позвали, чтобы вручить премию, она тоже как-то называлась. Художник сидел в кресле на колёсиках в уголке зала, и у него не было рук. Тропа разбрелась по залу, мы уже немножко умели смотреть картины, и каждый выбирал точку, с которой он хочет видеть художественное произведение и попытаться войти в него. Чтобы войти в картину, нужно верно выбрать точку, с которой ты на неё смотришь, встать свободно, сложить губы трубочкой и с некоторым усилием выдувать через эту трубочку воздух.
По мере выдыхания картина оживает, оставаясь на месте, ты входишь внутрь нее и делаешь там что хочешь. Если ты перед портретом какого-нибудь графа, ты оживишь его, вдохнешь жизнь в этот портрет, выдувая воздух. Если это пейзаж какой – рамки картины растворятся, и она станет явью. Если это строение – оно станет объёмным и впустит в себя.
Путешествие по висящим в вестибюле картинам Тропа закончила довольно быстро, все подтянулись к художнику, спрятали руки за спины и поздоровались.
– Спасибо вам за картины, – сказал Конь. – Я таких никогда не видел.
– Это прям как сказки, – сказал Боцман. – Я слышал как там ветер дует.
Художник с улыбкой кивал ребятам, сидя в своём кресле. Он оценил руки ребят, спрятанные за спину.
– Спасибо, – сказал Стрелец. Они встретились с художником глазами, и художник кивнул ему, но Стрельцу опять захотелось встретиться глазами, и он опять сказал:
– Спасибо!
Художник снова кивнул ему, задержав взгляд на его лице, Стрелец смутился, потупился и сказал:
– Мне бы так рисовать.
– Просто рисуй, когда очень хочется, – сказал художник.
– Я рисую, – сказал Стрелец, – но никогда не знаю что получится.
– Во, точно! – подхватил Боцман. – То, что хочется, почему-то никогда не получается.
– Когда я беру в зубы карандаш или кисть, то забываю, что должно что-то получиться, – рассказывает художник. – Когда творишь мир, которого еще не было, ты ни о чем не думаешь, а толькочувствуешь. Образы возникают сами, из чувств.
Тропа чуть зависла, соображая, и он объяснил попроще:
– Например, висят рядом две картины. На одной нарисован лимон. На другой чувство кислоты, которое он вызывает. Как думаете, это будут разные картины?
– Да, – уверенно отвечает Тропа.
– Эту кислость можно рисовать, – подтверждает Бычик.
– Верно, – говорит художник. – Можно изобразить образ, а можно нарисовать чувство.У Боцмана светятся глаза, он что-то соображает и говорит:
– Извините, я отойду, я хочу теперь еще раз посмотреть.
– И я, – говорит Стрелец,
и вся Тропа с лёгким шорохом рассыпается по залу и смотрит на полотна новыми, только что полученными глазами.
Мы с художником остаёмся вдвоём, я здороваюсь кивком, и мы немножко говорим что-то о его любимых Дега, «как ни странно Веласкесе» и о Кандинском, о котором мне говорить не пристало, я его слишком плохо знаю.
Тропа снова собирается возле художника, Ивушка говорит восхищенно:
– Это же можно прямо настроение рисовать!
– Да, – подтверждает художник. – Настроения, состояния, чувства.
Звенит звонок – колокольчик, открываются двери зала, и два крепких молодых человека перемещают туда художника вместе с его креслом. Мы в своих красно-оранжевых анораках образуем в зале подобие клумбы. В таком ярком анораке нигде не потеряешься, а при переходе улицы водители притормозят перед нами самым естественным образом.
Художник сидит недалеко от нас и продолжает отвечать Ивушке:
– Я уверен, – говорит он, – что все безногие танцоры всё равно танцуют, а глухие композиторы всё равно сочиняют музыку. Дело в чувстве.
– Я понял! – продолжает восхищаться Ива,
но на сцену выходят ведущие, и церемония вручения премий начинается. Премия – это пластина из желтого металла, прикрепленная к деревянной лакированной доске. На пластине всё написано – кому, за что, когда.
На обратном пути в приют-лицей Боцман тихо и вполне юмористически вздыхает:
–
Ю-урк, а премия – это ведь когда какую-то копеечку дают?
– Ты что больше хочешь, – спрашиваю я, – видеть лимон или чувствовать его вкус?
– Опа! – говорит Боцман, мы замолкаем, все смотрят в окна трамвая на тему образов и чувств.
Утром ко мне в дверь просовывается Ивушкина голова и говорит:
– Юр, мы порисуем? До школы еще целый час.
– Порисуйте, – говорю. – А я поснимаю.
– Ага, – соглашается Ива, его голова исчезает, по коридору шуршат шаги – несколько человек идут порисовать.
Мне интересно, я беру видеокамеру и отправляюсь за ними. По дороге соображаю, что еще темно, освещение электрическое, камера не возьмет белый цвет, всё будет желтым. Пошёл все-таки, поснимал.
О художнике не говорили, но всё это было про него. Только Стрелец потом спросил:
– Юр, а как он карандаш в рот вставляет? Это же рукой надо.