Мистической Тропы не существует, разве только метафизическая ее сторона достойна внимания. Она невелика и восходит к устному народному творчеству в форме сказок, побасенок и игровых сюжетов, где вымысел выступает органической частью Игры, принимая форму образов и традиций.
«Синдром Андерсена», присущий Тропе и состоящий в одушевлении и очеловечивании окружающего мира, параллелен таким же процессам в повседневной детской жизни. Он всегда вторичен, сам никому ничего не диктует, является не причиной, а результатом событий или усилий.
Мы – души игрушек,
Заброшенных вами когда-то.
Мы очень вас любим.Когда наступает зима,
Мы греем подушки ночами,
Мы ваши кроватки качаем,
В чужие не ходим дома.
И знаем, сквозь времени лёд,
Что все вы – по-прежнему – дети.
Давайте же плакать о лете
Метельную ночь напролет.
Мы – души игрушек..
Не знаю, пропадут ли без следа первые части этой рукописи и доберется ли она вообще до тебя. Но чудится мне, что мозаика парадоксальных текстов уже должна складывать из себя наметки общих очертаний моей жизни, судьбы, работы. Я верю, что прожитое проступит через все толстые слои грязи и лжи, смоет грязь, сожжет ложь, и вместе услышим полуденный бриз высокогорья и гомон группы, всегда чистый, как речь горного ручья. Я здесь, я бегу из родника в море, а не из роддома на кладбище. Я вода. Псе. Псех.
Воспитание никак не заключается в том, чтобы посадить ученика в собственную парадигму и навязать ему свою систему ценностей. Оно начинается с глубинного признания права ребенка быть и становиться собой и продолжается помощью ему в осуществлении этого права. Никогда и ни в чем нельзя лишать его права выбора, стараться успевать изложить ему свой взгляд на последствия того или иного выбора и ни в коем случае не ограничивать варианты выбора.
Исключения иногда могут составлять те быстротечные случаи, когда от ошибки выбора зависит его жизнь. Но дав по рукам, тянувшимся к высоковольтным шинам, следует обязательно извиниться и постараться объяснить себя в такой ситуации.
Право на ошибку, бесспорно, принадлежит ребенку. И только в том случае, когда ошибка грозит ему смертью или увечьем, следует применять насилие – останавливать его.
Помощь ребенку в познании мира – это непрерывный диалог с ним, когда ты являешься отвечающей и ответственной за ответы стороной без всяких «некогда» или «отстань со своими глупостями». Почемучка – не наказание, а праздник. Через пару недель вы научите его дослушивать ваши ответы на его вопросы, и роскоши вашего общения не станет предела. Для необразованного двуполушарного ребенка мир еще живой, все в нем многозначно и многомерно, как и есть на самом деле. Это потом, в средней школе его устроят средние знания о среднем мире, а пока – он восторженно празднует свое явление в нашем мире, захлебываясь от его полноты и собственной любознательности. Фрактал познания разворачивается в нём стремительно и все время уходит дальше и шагает шире за собственные горизонты.
Говорят, что много интересного и прекрасного таится не в самих науках, а в междисциплинарных пространствах и связях. Ребенок и живет в таком не разъятом мире, отсюда его гениальность, которую он сам не осознает, но дарит нам нечаянно и сполна.
Нечаянное – всегда самое настоящее, неподдельное, искреннее. Подлинное. Особенно в творчестве, а что настоящая жизнь, как не творчество? Настоящая, искренняя, неподдельная. Подлинная. Не та, которая «как бы».
Взрослые какбылюди какбыживут какбыжизнь, прибитые и размазанные кучей условностей и какположенностей, а ребенок живет свою жизнь и еще не догадывается, что погрязнет в такположенности и такпринятости, как его старшие близкие люди. У ребенка пока еще есть две возможности – приспособиться к социуму или изменить его, а у взрослых – уже ни одной.
Конечно, среди взрослых есть приличные люди, а среди детей конченные уроды, но это скорее исключение из правил, чем тотальный закон жизни.
Но, повторим, что и ребенку, и детскому сообществу нужны взрослые, в первую очередь для навигации; эти взрослые выбираются и приглашаются ребенком или сообществом, ибо они обладают лоцманским опытом, которого у детей по определению нет, уже умеют пользоваться всякими навигационными приборами и годятся на роль лоцманов-советников, не захватывающих в свои руки штурвал или капитанскую рубку.
Лоцман, спокойный и образованный советник, почти всегда бывает нужен детскому сообществу, особенно – если оно хочет выполнять сложные задачи и предполагает идти курсом, полным неожиданностей и ожидаемых сложных маневров.
Итак, мы с тобой уже можем провести пунктир между первыми резонирующими мотивами, зачинающими группу, и поиском лоцмана, созвучного группе, уже развившейся и планирующей свой путь.
Группа, созданная волей стороннего взрослого человека, одержимого организационными порывами и не понимающего суть самосоздания группы, будет разваливаться не начавшись. Если она и произойдет, то формально, вынужденно (насильственно) и не будет живым существом, а лишь механической суммой людей, которых ничто не объединяет.
Исключения составляют объединения типа «кружок», где все векторы стереотипов отношений направлены на руководителя. Таким может быть и урок в школе, и поход в лес, но тут речь не о группе в нашем понимании, а о собрании разных людей вокруг человека-события, который может обратить внимание на важность всех совокупностей отношений, а может и не обратить.
Если обратит, – «кружок» перерастет в «клуб», который в своем чреве вырастит группу, а она, в свою очередь, превратит бывшего руководителя в лоцмана, в средство своего развития, – не каждый взрослый выдержит такую трансформацию. Хороший учитель превратит «класс» в «кружок», хороший кружковод – «кружок» в «клуб», хороший руководитель «клуба» вырастит группу и станет ее помощником.
Это был бы нормальный путь, но слишком велико количество внешних факторов, из-за которого дети дрейфуют, минуя стадии и смыслы.
Родителям бывает важно, чтобы их ребенок был лучшим и первым, они не понимают, что жизнь это не спорт, и важнее всего быть самим собой.
Японцы еще в 60-х сообразили, что кооперация лучше конкуренции, и мы десятилетиями пользовались прекрасными плодами этой догадки. Горизонтальные объединения всегда устойчивее вертикальных, вот и весь сказ. Вертикакали всех властей то ли не знают об этом, то ли думают, что «пронесёт». И проносит, однако… Потом население приберется на субботнике, а вертикакалей опять проносит, и несёт, несёт.
Сотрудничество пришло на смену противостоянию и оказалось гораздо плодовитее даже экономически, не говоря уже о том, что отпала необходимость ежедневно мутузить друг друга, и пришлось для выхода отрицательной энергии делать муляжи начальников для битья.
– Здравствуйте! – радостно говорит в микрофон директор объединенных хоров в Прибалтике опоздавшему к началу репетиции. – Как хорошо, что вы все-таки пришли, мы теперь споём еще лучше!
Опоздавший краснеет, занимает свое место в хоре и заметно старается, но не от страха, – от стыда. От страха стараться может любое животное, от стыда – только человек.
Нелинейность мира делает смешными наши попытки обмерять его объективными линейками. Мир всегда субъективен, сколько субъектов – столько миров. Нелинейность мира делает опасными наши попытки принудительного выстраивания мира по заранее выбранным параметрам и калькам.
Никто не прочтет эти тексты так, как я их написал. Иные коннотации, ассоциации, иные смысловые опоры ждут каждого, но так было и будет с любым текстом, с любым существом, с любым миром. Сколько читателей – столько Чеховых. Сколько слушателей – столько Моцартов. Стремление каждого субъекта быть не только первым, но единственным в своем мире и во вселенной и держать всех остальных в подчинении – это норма самосохранения, изменить которую предстоит именно человеку. Самоосознание человечества как организма – надежное средство от всякого рода мизантропии: путь к успеху сообщества лежит через альтруизм, он биологически необходим сообществу и в высшей степени целесообразен. Какой же цели он сообразен?
Детское ощущение на тему «я есть ещё где-то, не только здесь» подтверждается множеством со-чувственников и легко поверяется клинической смертью или подобными ей мероприятиями: там я нашел себя ровно таким и тем, который и какой угадывались в детстве при разглядывании далекой незнакомой звезды.
После возвращения «оттуда» связь с тем, кто «там», является мной, остается и дает возможность всё видеть и понимать в новом ракурсе. В 1993 я отказался от попыток что-то описать и объяснить на эту тему – нет никаких знаков для описания, нет никаких сравнений, когда можно было бы сказать: «это как… что-то знакомое в этой жизни». Невыразимость другого мира и другого «я» не гнетет, лишь вызывает лёгкую грусть и вполне соответствует словам Феофана Грека в фильме Тарковского «Андрей Рублёв»: «Там всё не так, как вам здесь представляется».
Ребенок в большой степени является гостем в этом мире, он вполне еще находится «там», и обучить его хотя бы основам выживания в нашем мире – задача достойная. Гости из «того» мира, неопытные в еще необжитом «этом», – вот дети. А в гостях этот человек или в командировке – он решит сам, когда осмотрится как следует. Никакая память о прошлой жизни ему не нужна, она будет отягощать его консерватизмом уже пройденных путей и не вынужденными повторами, топтанием на месте.
Кончайте, ребята, всякие регрессивные игрушки и приключения, живите всегда с чистого листа здесь и сейчас, остальное противоестественно. Каждый из нас, родившись, обладает новой жизнью, а не бывшей в употреблении. Не шалите.
Если в этом мире запущен «проектор», и мы смотрим интерактивное кино под названием «моя жизнь», то в «том» мире мы сравнимы с видеокассетой или диском, лежащем в хранилище. Тем не менее все «фильмы» сняты именно «там» – чтобы демонстрироваться «здесь». В то же время между «там» и «здесь» нет никакой разделительной черты, нет времени и пространства, откуда следует что «там» – это и есть «здесь». И это не два мира, – вся вселенная набита этими и теми мирами, в некоторые мы попадаем во сне, ничуть не осознавая, что перешли какую-то границу или прибыли откуда-то куда-то, или где-то убыли. «Матричная теория жизни» Пушкина и Никифорова – скорее всего, переходная площадка к более адекватному (мостик) восприятию и пониманию жизни, где теория панспермия нелепа и смешна, как в радиоприемнике А.С. Попова, а серьезные рассуждения о видимой и измеряемой части вселенной так же забавны, как номер гениального клоуна Полунина про человечка, живущего жизнь с авторучкой (линейкой) и амбарной книгой в руках, тут же дотошно записывающего каждый свой шаг, каждое движение, он уморителен этот человечек. Найдя кувалду, он лупит себя по ноге и, превозмогая боль, тянется к амбарной книге, чтобы записать своё новое ощущение от нового знакомства. Это тот высокий, великий юмор, когда ты смеешься и плачешь одновременно, и плачешь не от смеха.
Великие Марсель Марсо, Леонид Енгибаров, Слава Полунин прекрасно показывают нам Вечного Ребенка, человека, который одной ногой или одним полушарием мозга находится «там», попадая из-за такой раскоряки в нелепые ситуации «здесь».
Человек, который весь «здесь», называется взрослым. Он настоящий сапиенс, он научит меня жить, но лучше уж я останусь в раскоряку, широко расставив ноги, широко развесив уши, разведя глаза в разные стороны.
И широко улыбаясь. Быть Ребенком – весело.
В Джубге моего детства мы приходили в клуб смотреть кино с полными карманами камешков и пулек, а за резинками наших трусов торчали рогатки. Паля из них по экрану, сделанному киношником из очередной целой простыни, мы воевали в Гражданскую, в Отечественную и вообще были активными и созидательными членами общества – всегда были за наших и никогда – за ихних. Простыня, как и «планета проекции», подвергалась с нашей стороны насилию и разрушению, но что такое простыня в сравнении с жизнью Василия Ивановича Чапаева, который, несмотря на наше участие в фильме, опять тонул в реке Урал, и мы, шмыгая носами и вытирая слезы брели по шоссе, уже почти понимая, что сколько ни ходи на этот фильм, конец будет один и тот же, даже если дать дополнительный сеанс и вооружить рогатками весь зал.
Это маленькая реприза для упертых фаталистов (они же – пробабилисты и безутешные онанисты на поздних сеансах).
Сейчас уже можно было бы снять интерактивного «Чапаева» и повернуть вовремя реку Урал орошать азиатские пустыни.
Для понимания и обозначения того, что «там», нужны другие атрибуты и другие знаки, которых «здесь» нет. Они мелькают иногда где-то на грани сна, они доступны тому, что мы называем подсознанием, но сознание ими не оперирует, оно — КПП между двумя мирами и обслуживает «здесь».
Дети справно существуют в нашей жизни до нее и после нее, а когда приходят во время нее – мы часто не знаем, что с ними делать. Но мы были ими и будем ими, малых и старых объединяет то, что мы называем «не от мира сего», так оно и есть. Не от мира сего еще городские и деревенские дурачки, рассеянные с улиц Бассейных и, конечно же, поэты. Что транслируют в «матрицу» молчаливые кататоники или взбалмошные шизофреники – одному Богу известно, но Бог не выдаст. «Свинья не съест» – вопрос сложный, многогранный, ответы на него призрачны и множественны, ибо Господь зачем-то сотворил и свинью, о которой мы часто судим по ее внешним налипшим признакам, не утруждая себя наблюдением и познанием свинского подсознания.
В начале 50-х в Джубге свинья вошла в хату и съела грудного ребенка. Село было парализовано шоком, страданием, запредельность которого изменила всех.
Это не только к вопросу о всеядности, но и к технологии содержания свиней. Книга «Стресс у свиней», которую я радостно приобрел в каком-то книжном магазинчике, стояла у меня на полке с педагогической литературой.
Биохимически свинья очень близка человеку. Помню, в начале чеченской войны в причерноморских горных лесах резко поредели стада диких кабанов. Страшная догадка тогда резанула меня и обернулась ужесточением «мусоров» по всей стране: побывав в командировке на той войне, многие из них вернулись обратно людоедами, отморозками, готовыми к любым бесчеловечным незаконностям.
Кабаны, кстати, тоже вернулись, но вели себя по-человечески, случаи каннибализма среди них мне неизвестны.
Давай продолжим. От общего к частному или наоборот – не умею, во всем есть всё.