Дураки бывают очень похожи на обычных людей. Они носят такую же одежду, едят ту же пищу и ездят в том же транспорте, что и обычные люди. Вся разница в том, что дурак, в отличие от обычного человека, не знает, что он дурак.
Дураки планируют дороги, чтобы проехать по ним один раз. На большее у них не хватает фантазии. Одноразовых времянок много, все временно в этом мире, который и сам странно затеян, с точки зрения дураков. Они очень внятны и всегда знают как надо.
Забыл, у кого из замечательных польских юмористов был выразительный герой «Пёсик Фафик». У Януша Осенки? «Будь Карузо баранки»- чьё? Польские сатирики и юмористы – очарование и восторг.
Саркастическая, хлесткая «Сказка о Тройке» Стругацких – тоже антидурацкое произведение. Где дураки, там бюрократия с ее большой круглой печатью и снисходительной мудростью бывалых идиотов.Всю корневую систему этих явлений нам осветил Михаил Евграфович в своих, увы, вечных произведениях. Там же – нехитрый набор архетипов этого ряда на фоне неизбывной российской тоски неизвестного назначения. Эти архетипы почти сто лет назад навели такой непроходимый порядок в народном образовании, что из него святых до сих пор выносят колоннами и шеренгами. Хороший повод вообще закончить с убийственной квадратурой школьной системы и осуществить другие подходы к образованию, основанные на детской потребности познания мира, а не навязанной взрослыми усредненной обязаловке. Дураки легко становятся начальниками детей: они физически сильнее и вполне помещаются в двухмерном мире, где есть только начальники и подчиненные. Наркомпросовские плоские дураки – отцы и матери криминальной российской цивилизации, а фамилия «кремлевского мечтателя» не Ленин, а Шариков, и образование тут вообще ни при чём.
Свободный в любой точке времени и пространства взаимовыбор Учителя и Ученика – необходимое условие настоящего образования. Хватит насиловать скукой детскую часть социума.
Учитель – не цель, а средство, получающее истинное удовольствие от того, что он – средство, а не цель. Средство познания мира, в котором оказалась душа в своей командировке. Да, индукция, но скажем – «командировка».
Экскурсовод по миру непознанного, которое не существует, пока не открыто лично и самостоятельно. И надо понимать, что дети – открыватели не только вашего корявого натужно-искусственного мира, но и мира вообще, находящегося за пределами вашей социальной тюрьмы, в которой всё так понятно, ладно и складно, лишь успевай подставить другую щёку и вовремя высунуть язык, чтобы лизнуть начальника или написанный им закон. Не всем детям жить в вашей тюрьме, это факт. Кто-то будет выживать в мире, где нет трехразовой баланды и пайки попсы. Для них я и пишу всё это, фиг с ним, что половина потерялась.
Побег из социума всегда оборачивается встречами с неизвестностью во всех ее проявлениях.
У твоего Ученика нет совести?
А ты представь у него эту совесть на месте пустоты, возмути пустоту совести, утверди её своей верой в его совесть, сделай то же самое с честью, с его добротой, отношением к окружающим, развивай и тренируй его ум – не как склад ненужных вещей, а как процесс повышения качества жизни, вытерпи все его срывы и пошлые нелепости, все издержки роста этих его новых или недоразвитых органов, и будет у тебя Ученик.
Дорисуй его недостающие части (черты) согласно его неповторимости и единственности, согласно его уникальности, — ты же умеешь вставлять в ряд слов недостающие слова или в рисунок недостающие линии, займись этим недостающим, не будь судьей, инженером, заставлялой, а будь терпеливым садовником. Сменить знак какой-то его особенности тебе поможет модель детских раскрасок, это будут «перекраски», ибо упёртость и настойчивость – разного цвета одно и то же, как скромность и навязчивость, собирательство и щедрость. Никакие методики не помогут тебе выращивать, воспитывать, образовывать, это всегда новый путь и новое событие, но в своей спонтанности будь достоин своей работы, этого своего, конечно же, труда, но не подневольного, а очень увлекательного, интересного, радостного.
Нельзя никому пересадить совесть или честь — как и все другое, чужое не приживется, можно только вырастить своё. Не своё у него, а его у него.
Горы богаты на события рельефа, которые разворачивают нам множество экспозиций, когда с каждой новой точки обзора эти экспозиции множатся, входят во взаимодействия и награждают все новыми событиями и ощущениями.
В этом смысле горы сродни подсознанию, его строению, а равнина – сознанию.
Тропяная жизнь со всеми ее множественными точками обзора, смыслами и экспозициями не устает удивлять своим богатством на события и смыслы, вхождение в которые опять несет новые богатства.
У себя в квартире или на равнине вы идете умываться привычным путем, а в горах подход к ручью может быть всегда новым, да и сам ручей никогда не повторяется и не цитирует водопроводную струю.
Рельеф гор, оживленный передвигающимися по нему людьми, сам становится феерически меняющимся, неожиданным, на него можно смотреть так же, как на огонь костра или бег морских волн. Рельеф играет важную роль в самом содержании жизни, а не только в организации жизни, и качество жизни в нем взлетает высоко в своем восторге и в своей радости. Сегодня, например, мы ночуем на небольшой, метров пятьдесят, «уздечке» между огромными карстовыми воронками[1]. Травянистый гребень над ними закрывает нас от прямого ветра, скоро стемнеет, и темнота скрадет всю роскошь рельефа гор, оставив нам костер, горящий почти в воздухе, и обязав чуть выше поднимать колени при ходьбе, чтобы не споткнуться о камень. Звезды ночью приблизятся к палаткам так, что подпрыгни — и звезда у тебя в руке. Где-то внизу, глубоко под нами мерцает гроза, если ветер поменяется с фена[2] на бриз[3], она может придти к нам, но мы готовы к таким гостям, особенно после грозовой отсидки в верхней котловине Агепсты, когда молодые молнии лупили по палаточным колышкам.
Спокойно разглядываю свечение звезд. Если дело к непогоде, то вокруг каждой будет небольшой ореол, гало, сама она станет чуть туманиться, а звуки услышим далеко, даже дальние ручьи прошумят рядом с нами.
Если звезды колки и чисты – будет погода, а непогода останется внизу. Щупаю тылом ладони траву, она обычной для этого времени влажности, спокойствие травы и цветов, их естественная прохлада говорят о погоде.
У Гаврика, вот редкость для нас, стерт палец на ноге. Наверное, попил где-то водички или не вывернул наизнанку носок внутри ботинка. Воду мы в ходовые дни не пьем, только чай, чабрец, компот, кисель, кофе, какао,- только не воду. Она приносит потертыши и водяные мозоли. Носки надеваем наизнанку, гладкой парадной стороной к ноге и выработкой к ботинку – наизнанку. На потертыши нанесём пару капель пихтового масла, а если есть подозрение на визит грибка, то на всю ладошку ноги и на пальцы. Пихта бьет грибок и к утру оживляет кожу, устраняя заодно даже саму память о специфическом грибковом запахе носков. Я мажу, Гаврик хихикает, ему щекотно.
Большой толстый мотылек плюхается в костер, выбив пару парящих искр, и тишина приходит на лагерь, где-то в стороне шуршат мелкие лавинные фены – маленькие воздушные лавины, они не делают погоды, лишь уравновешивают давление между разными уровнями склонов.
Тануха просит что-нибудь от головной боли, у нее всю 12-летнюю детдомовскую жизнь болит голова, это будет цитрамон. В глазах у Танухи отсвет вдруг разгоревшейся поздней дровеняки в гаснущем костре. Запазухой у Танухи – плюшевый медвежонок, — у каждого тропяного есть свой «личный зверь». Зверь исправно рассказывает наблюдательным людям – как живется его хозяину (маме, папе), в каком он настроении и в чем сейчас его внутренняя нужда. Иногда личные звери громоздятся где-нибудь у костра и тоже являют собой группу, которая вполне индикатор по многим параметрам. Она расскажет то, что не увидит самый вооруженный глаз.
А уж как интересно смотреть на перемещения этих игрушек, на их самые разные положения – трудно сказать, это очень, очень интересно, познавательно и полезно. Одушевление игрушек – нормальное человеческое занятие, доступное нам в Детстве. С годами, с потерями собственных душ, мы начинаем понимать, что игрушки – всего лишь тряпки с пуговицами вместо глаз, что внутри них опилки или поролон, что их уши ничего не слышат и так далее. Оболгав игрушки внутри себя, лишив их не самой жизни, а права на неё мы взрослеем и занимаемся серьезными делами и, только если умираем, зовем к себе души игрушек, и сами чувствуем себя игрушками в руках безразличной взрослой
«Души игрушек», песня Юрия Устинова. Исполняют Дмитрий Дихтер и Галина Крылова
Тануха улыбается, один глазик у неё уже засыпает, иди, Тануха, я еще посижу часок, послушаю ручьи и ветры, потом тоже прилягу в своей маленькой грузовушке. Половину моей «гималайки» занимает «спецгруз» — всё, что требует охраны и не находится в постоянном общем доступе, включая снаряжение и аптеку. На другой половинке живу я. Подсветка будет гореть у входа в мою палатку – вдруг кому-то ночью понадобится помощь, не плутать же ему в темноте. Погашу огонек к пяти утра и, подняв дежурных, посплю до завтрака.
Прохладно, звезды чисты, звуки в порядке. Можно чутко подремать.
Лёпке по ночам снится пьяный отчим. Он гоняется за ним, Лёпка стонет, мычит и мечется во сне, но пьяный отчим гонится за ним, мать опять явится и убьет пьяного отчима и сядет в тюрьму, а Лёпка будет расти без нее, отказываться от всяких роскошных усыновителей и ждать, ждать. Я долго не знал, как избавить его от этого, уже мертвого чудовища, пока мы не стали сочинять с ним сказки про Кирсу, небольшого зверька, которого пьяный отчим почему-то боялся. Через пару недель Кирса поселился в Лёпкиных снах, а отчим исчез куда-то за травянистый гребень и перестал гоняться за пацаном. Личного зверя Лёпка отверг и носил за пазухой то ли чей-то пушистый хвост, то ли просто кусок меха. Поглаживая его, он шептал «Кирса-а!» и улыбался. Уголки его губ к августу вернулись вверх, где им и положено быть. Вертикальная морщина у правой брови, над переносицей, постепенно сглаживалась, осанка становилась лучше, шаги – вернее. Дунай вздохнул и сказал что-то на сонном языке в своей палатке. Вся палатка зашевелилась, но вскоре затихла. Все ниже спускались звезды.
[1] карст, карстовая воронка, каровое поле
[2] фен – ветер вниз к равнине, к морю
[3] бриз – ветер вверх, с равнины, с моря