…Именно расстояние, «разрыв» между лагерями рождает их «связку», образуя между ними, как Юра говорит, «поле натяжения» — морального, нравственного. Оно-то и начинает с первых дней «работать»: мальчишка идет по горам, взбираясь на крутизну и скользя по склонам, от лагеря к лагерю с грузом — тем самым он тянет на себе всю «связку», всю тропу: «Он спиной чувствует все лагеря».
Это напряжение, натяжение зовет к преодолению: себя, пути. Возникают упругие, ощутимые, прочные нити взаимосвязи, взаимозависимости.
«Естественная моральность», — уточнил Юра.
— Это каждый раз удивительно: видеть, как из разбросанных «спор» рождается единый живой организм. И что этот организм является частью вот этого всего. — он обвел рукой горы и лес.
Итак, цепочка лагерей, нанизанных на тропу, — сложный и, действительно, очень живой организм: подвижный, переменчивый. А все вместе — это и есть тропа. Дорога. Путь. Вся система заряжена, как электрическим 
током, мощным, физически ощутимым напором движения, устремлена вперед. Но вот — парадокс: географическое «вперед» — то есть туда, где нужно еще только разведывать путь, куда в начале экспедиции идут «самые-самые» ребята из авангардного лагеря, — вскоре становится понятием духовным. Вперед — это значит вглубь.
Где-то в середине лета начинается «ротация»: в авангардный лагерь принимаются новые ребята, — а из него возвращаются обратно, в «тыл» те, кто уже духовно готов обслуживать других, — тех, кому еще только предстоит нравственно окрепнуть, испытав вначале упоительное чувство: быть впереди всех.
Для меня это вообще было непривычно: стоило только в лагере воцариться соборной чистоте с таким трудом обретаемого «мы», удивительной атмосфере полной слаженности и братства, доброты и проникновенности (то есть, как правило, конечной цели педагогов), — как тут же это «мы» здесь сознательно разбегалось в разные стороны… Ну жалко же!
Твержу об этом Юрке, пока сидим с ним у телефона под навесом из полиэтилена. Не отвечая, обернулся, цепко обвел взглядом сквозь пленку все хозяйство лагеря — лагерю этому от роду всего шесть дней.
— Что происходит? — спрашиваю я. — Почему вокруг оказались натянуты палатки все до одной, да еще и такие красивенькие…
Оказывается, объясняет Юра, это «мамки» виноваты (так девчонок — их здесь считанные единицы — ласково называют: «мамки»). Зашить, пришить, заштопать, палец забинтовать, переодеть в сухое — это все их дело. Вчера в лагерь прибыли трое девчонок, и ничего, вроде, особенного не делали, просто с утра на бревнышках сидели и покойно так, сосредоточенно шили белые мешки для продуктов. Но почему-то мальчишки сразу стали замечать малейшую неопрятность, и с особой аккуратностью развесили инструменты, и особо тщательно перемыли посуду, и сами стали такие собранные, вежливые, предупредительные…
— Лагерь стал «матереть», — подытожил Юра. — Значит, мне пора отсюда убегать с каким-то составом. Засиделись! Пора вперед. Хуже нет, когда все останавливается…
— Может, просто у-станавливается? — мне стало обидно за лагерь и за девчонок.
— А какая разница? — пожал он плечами. — Сначала все идет хорошо, потом начинает гнить… нужно успеть раньше, до этого. Каждый лагерь у нас ставится и живет до зрелости. Это где-то 10-12 дней. В зрелости начинает «плодиться» в другие лагеря. «Детство» лагеря — это 3-4 дня. Потом — период «античности», духовные поиски. Обожаю этот период, я просто купаюсь в античности! Как раз ты его застала на исходе. А дальше — застой.
И правда, днем раньше во время привала — то и дело неожиданные вопросы: «Юра, а есть Бог или нет?», или «Какая разница между живым и неживым?». Странные споры, что на первом месте, а что на втором — «надо» или «хочу»? А кто-то, подойдя, уточняет: нет, «хочу» — на третьем месте, а на втором — трепетно выдохнул: «мы»! И разговоры длятся до трех ночи…
— А вот когда мы доходим до «новейшей истории» — лучше всегда где-то перед этим «линять» вперед.
Пытаюсь понять, что его так не устраивает в «новейшей истории»? Объясняет: в этот период человечество перешло границу природосообразности, и поэтому все его открытия и изобретения начинают работать уже против него.
Из песен Устинова:
…В жестком домике души,
Как в заигранной кассете,
Все на свете разрешит
Диско-рок-нон-стоп-спагетти.
Императору никак
Соловей живой не снится,
Лишь транзисторные птицы
Рвут динамики в кустах.
Где ты, Андерсен? Вернись
…И вот в лагере все наладилось, все хорошо обустроено. Но хочется обустроить еще лучше. Приятней, комфортней. Чтоб стало мило, удобно, интересно. Уже не ради работы — ради досуга. И вот уже отдых — не от работы, а досуг как самоцель.
Очень он слово это, это понятие не любит: досуг, комфорт. Ну и зря, по-моему. Но у него — другое, чисто мужское: — вперед, быстрее!
И вообще, Юра любит повторять: мужское начало — это вечный поиск, сомнение, разведка. Женское — несомненность, обретенность, духовная и прочая оседлость. И то, и другое необходимы, но исключительно женская монополия на воспитание, считает он, сильно исказила лицо цивилизации.
Из писем Устинова:
«Учитель-женщина суть такое же исключение, как пилот-женщина, капитан-женщина. Учение — не поиск несомненности, а поиск сомнения; реализация жажды, а не жажда реализации и т.п. Мы разные, слава Богу, и каждому — свое».
Видно, предчувствие перемен пронеслось над лагерем: в тот вечер еще до разбора мальчишки подходили к Юре:
«А куда мы отсюда пойдем и когда?»
— «Кто — «мы»? — бережно переспросил Юра. — Может, и расстанемся».
Юра осторожно смотрит мальчугану в глаза.
Мальчик лишь сглотнул, ничем не выдав нахлынувшей горечи. Заметил бесстрастно:
«Неохота отсюда уходить. Красивое место».
— «Так никого силой не будут уводить. Оставайся».
Понурился.
И вот Юра, едва заметно волнуясь, начинает этот осторожный, мягкий разговор у костра:
— Лагерь наш поднялся, и некоторые уже начинают постепенно с ним прощаться. И каждый сейчас думает о том, как бы отправиться вперед. Но кто-то будет в это время обеспечивать тыл. Чтобы другие могли идти вперед… Я попрошу назавтра к утру каждого подумать, — простите, я избегаю сейчас смотреть в глаза, я только в костер буду смотреть, ладно? — кто готов к работе впереди — и кто готов к любой работе.
Опять — выбор. Опять — напряжение. Ведь ребенку, чтобы так просто отказаться от манящей синей дали и вернуться ради других обратно, назад по тропе, к уже пройденному, нужна и вправду сила духа. Тем более, что никто тебя за это даже и не подумает благодарить. Назавтра — все очень буднично: ну решил и решил.
Те, кто «готов к любой работе», лишь подходили к Юре и получали крохотные кусочки пластыря с нарисованной буквой «р», что значило: «работа», «рабочий». Тихое такое, незаметное, но все же — посвящение, ведь слово «работа» здесь — высший титул, высшая ценность, высшее определение и для человека, и для лагеря, для экспедиции в целом. Для жизни человека вообще.
…Юра убежден: только община, общность может дать человеку возможность обрести, выбрать себя, и тем самым — обрести нравственную устойчивость в нынешнем усложненном, на каждому шагу противоречивом мире. Та община, которая рождает и несет в себе, как он говорит, «конечный набор эталонов».
— Ведь вот отсюда, — Юра щелкнул пальцем по динамику радиоприемника, — и отовсюду на ребенка сейчас обрушивается столько всего разного, противоречивого, взаимоисключающего. Он и сам — то такой, то другой, а то и какой угодно. И в результате — никакой. Вот этих «никаких» слишком много. Уж лучше плохих, хороших, разных, но — внятных… Знаешь, мы ведь все заблудились. Мы родились — и заблудились. Но в
туризме, если заблудился, есть правило: придерживаться «линейных ориентиров». Это река, тропа, дорога — то есть все то, что куда-то ведет. Для души — это добро и зло. Если же нет и этих ориентиров — нужно идти просто прямо. Но идти. Почему мне христианство ближе, чем, скажем, буддизм? Христианство — это движение, путь. Десять заповедей — это линейные ориентиры. Мне глубоко симпатичен образ Странников — тех, которые, как у Стругацких, с большой буквы пишутся. Странник, путник… Введение ребят в нашу жизнь — это введение в их жизнь «линейных ориентиров». С которыми им, правда, будет очень трудно жить.
Главное — максимально помочь человеку выбрать себя, определить свою «внутреннюю программу», но так, чтобы на этот выбор не влияли случайные капризы, лень, настроение, страхи (от них-то здесь и помогают избавиться).
…В особом отношении к личности маленького человека у самого Юры и в созданной им системе царит некое редкое свойство, которое я бы определила почти забытым, старомодным словом «учтивость».
Учтивость, предельное уважение к внутреннему миру ребенка, некий аристократизм духа, когда человек как высшую, неприкосновенную ценность чтит суверенитет личности другого, ее внутреннюю территорию, не посягая на нее, не требуя «стать таким, как я хочу», но при этом сам поступает по высоким законам кодекса чести, лично для него непреложным.
Благородство обаятельно, притягательно и — заразительно. Хоть и не сразу.
(продолжение следует).