Здравствуй, мой далекий друг.
Я часто думаю о тебе и, конечно же, сразу узна;ю тебя, если мы успеем встретиться в этой жизни.
Ты хочешь вернуть людям интонацию, которую они потеряли. Она возникала или была слышна в редкие оттепели, потом снова тонула в барабанном бое, в глухоте кабинетов, в ржавом визге подложной патриотической пропаганды, в беззвучии культуры. Патриотизм, например, вряд ли заключен в танце вокруг больной матери, даже если они, эти танцы – в народных костюмах. Страна больна и, наряду с побрякушками, нуждается в лечении.
Ты хочешь лечить Родину — поставляя ей умных, талантливых, здоровых душой и телом детей, но если заниматься только этим и только тебе, вряд ли можно рассчитывать на скорое выздоровление.
Однако если все займутся своим делом, а дети продолжат социально наследовать болезни общества, – тем более трудно надеяться на успех. Давай поймем, что без консолидированных, если не синхронных с другими преобразователями, действий ты будешь возвращать детей «мордой об асфальт».
Твоя «больничка», твой «медсанбат» может быть Тропой, но она бывает разная, где твоя, чему ты сам рад, что умеешь, знаешь, что хочешь уметь и знать? Ты умеешь лечить от социальной и поведенческой чумы? Надо сделать так, чтобы вылеченные тобой не попадали опять в чумной социум. Хоть не чумные бараки для здоровых построить, пусть они живут там своим заповедником; заповедником, рассадой на будущее.
Я видел как опрокидываются сами в себя и разрушаются хорошие детские дома, став скопищем порядочных, думающих, жизнетворческих детей. Следующей ступени для них в обществе не было, приходилось уходить в себя, во всяческий нигилизм, а для нигилизма, который поначалу кажется свободой, дорожка в стране давно протоптана, и ведет она за колючую проволоку. России некуда девать хороших людей: им нет места, для них нет работы и никаких социальных лифтов. В почете напёрсточники, блюстители и лизуны начальственных задов. Они и есть успешные люди в нашей с тобой стране. Боже мой, о какой «экологии личности» тут можно говорить? Система или подчинит эту личность себе по своим понятиям, или растопчет в прах.
Можно сколь угодно подробно разбираться в корнях и истоках криминальной цивилизации, найти ответ на вопрос «кто виноват?», но нас с тобой интересует не кто виноват, а что делать. Прервать социальное наследование криминального мира, который всеми силами пытается воспроизводить себя, и никого другого? Это вопрос, который предстоит решать тебе. Тропа знает «как», но не знает «куда». Леса, каньоны и крутые склоны гор защищали нас от вмешательства криминального государства. Но с вершин надо возвращаться домой, а каков он, этот дом? Вот главная проблема Тропы – проблема выпускников, из которых лишь немногие, и только по призванию, оставались внутри Тропы. Берешь поросёнка из лужи, обмываешь, очеловечиваешь, наряжаешь в приличную одежду, научаешь жаждать культуры, самоотдачи в обществе, солнечных вершин в чистоте альпики, альпийских взаимоотношений с людьми, учишь отличать любовь от секса, уважать братьев меньших. Он похрюкивает иногда, но – вполне человек. Жизнь прямо на твоих глазах много раз испытывает его на свинство, но он остается человеком, и ты уверенно выпускаешь его в большой мир, выписываешь из медсанбата.
Скоро он опять лежит в луже и хрюкает всеядно – он король хрюшек, ты помог развиться его интеллекту, и он берет верх над своими сородичами. Нет коварнее существа, чем одичавший человек, поживший среди людей. Что здесь генетика и что социум? Мне всё равно. Я занят, я оплакиваю вернувшихся в лужи. Тропа была для них только эпизодом, вызвавшим пробуждение высоких чувств, но не стала жизнью. Нет, не выпускников всё-таки. Проблема вылеченных от болезней здоровых людей, выписанных из больнички. Селекция? Отбор? Но – «когда б вы знали, из какого сора…». Нейрофизиологические пути, по которым пробуждаются в нас лучи от далеких предков, каких-нибудь этрусков или атлантов, мне неведомы. Каждый раз такое пробуждение требует нового непроверенного ключа. Люди давно сроднились с обезьянами, и вряд ли какая-то современная генная инженерия может вернуть их первозданность, как возвращают в леса зубров, напрочь уничтоженных. Возможно, обезьян-метисов следует заинтересовать в выведении их же более совершенной породы, тогда никакой фашизм не состоится. Думать надо было предку, который попёрся продолжать род на дерево к обезьяне. Теперь надо всем другим и думать о совместном будущем – без дискриминации, без всего звериного в человеке. Евгеника? Что угодно, но – вместе с обезьянками и никогда – против них. В каждом из нынешних людей человек сражается с животным, надо прекратить боевые действия и взяться за более совершенные способы разрешения конфликтов. Нет, эти Армагеддоны – не личное дело каждого, не только, это еще и забота человечества как вида о самосохранении через самосовершенствование. В человеке нет отдельно человека и отдельно обезьяны. И то, и другое, – в каждой его клетке. Нет, никакого принудительного отбора, никакой принудительной селекции, ничего принудительного, только сотрудничество в достижении общего блага. Остается понять, что в этом сотрудничестве есть разные потоки и разные горизонты, что сотрудничество – не соревнование, не конкуренция, а кооперация. В благой совместной цели тоже можно найти несколько горизонтов, и не каждый из них постижим и обезьяной, и человеком в равной степени. Но – никакого мадридского двора, никаких подковерных штучек, никакой заспинной кухни. Никакого обмана. Никакой хитрости. И никакого царства человеческого разума над функциональными законами природы, в том числе – неизвестными человеку. Скажу проще: никакой предвзятости. Разные – но равные. Равные – но разные. Именно в такой последовательности утверждений. Возможно, всё сказанное мной в последнем отрывке не политкорректно, и равенство должно предполагать и/или декларировать одинаковость, но я говорю так, как думаю сегодня. Вчера и завтра я могу думать по-другому. Не о соревновании ума с силой я пишу, но о необходимости их объединения в одно явление. Ум при этом не означает ученость или начитанность. Неграмотные люди бывают умнее профессоров.
Ну и, конечно, здесь нет никакой интонации, только скелетики слов, щелкающие костями согласных. Научиться говорить нельзя. Можно только говорить или не говорить. Но говорить надо не кастрируя свою речь до уровня дикторского текста. Тот, кто живет в тебе, живет и в твоей речи, лицедействовать в речи бессмысленно и нелепо, если ты не актер, если это не твоя профессия. «Зажим» идет от страха ошибки, страха отрицательной реакции, он – вторичный, рикошетный. Говоря – говори. По первым словам собеседника, по первой его реакции на твою речь ты поймешь, в каком горизонте смыслов он с тобой общается. Одни и те же твои слова для одного будут открытием, для другого – общим местом. Не надо ни хитинового панциря, ни стриптиза, есть время и место во всех их контекстах, этого тебе хватит. С ребенком говори чисто и честно, этого хватит. Если у вас с ним нормальные отношения, он сам спросит о непонятных еще словах – найди удовольствие в объяснении. Но в твоих интересах, чтобы все слова были ему понятны. В ваших с ним интересах, если они общие. Ты говоришь с великим союзником, которому пока не хватает лишь одного – опыта.