А. В. Суворов. «Философия процесса или Педагогика Тропы»
(8)
09.08.2002.
Я в Туапсе, на квартире у Юры. На улице льёт, и это сорвало все наши с Оленем планы, — или Олень этим воспользовался, чтобы никуда не идти *).
———————
*)Я ещё плохо знал моего мальчика: почти не существует причины, чтобы удержать его в помещении. Разве что заболеет. А так всегда и почти в любую погоду рвётся на улицу. Как-то уморил меня. Рассказываю, что не попал в Голландию на конференцию слепоглухих, потому что конференция пришлась на середину лагерной смены в Свердловской области. И я уверенно заявил, что больше меня ни за какую границу не позовут. Олень уморил и умилил меня заявлением:
— А я тебя всегда позову — на улицу!
Что верно, то верно. Даже со сломанной рукой, в гипсе, я не мог и не хотел оставаться с ним в четырёх стенах. Мы выбирались и в лесопарк, и в гости, и по магазинам… Приноровились — и мальчик водил меня с рукой в гипсе, мы только не могли разговаривать на ходу.
—————————————-
Мне кажется, он тяготится общением со мной — избегает подходить без самой крайней необходимости…
Впрочем, когда кажется, надо креститься. Я с четверть века назад понял, что отношения лучше не выяснять. Во-первых, если вообще возникла такая потребность — значит, в отношениях что-нибудь да неясно, и неясность эта состоит в неуверенности, 
всё ли ещё мы друзья, не разлюбили ли меня уже. Во-вторых, если худшие опасения справедливы, то всё уже кончилось, смерть дружбы (любви) состоялась, поезд ушёл, и надежды что-то «выяснить», восстановить, исправить, вернуть былую счастливую безоблачность — несбыточны, можно только причинять друг другу новую и новую боль, мучить друг друга. Если же что-то поправимо, худшие опасения неверны, и налицо недоразумение, а не смертельная обида и разочарование, — формулирование, озвучивание (вербализация) худших опасений может _УБИТЬ_ дружбу (любовь), недоразумение может обернуться именно тем, чего больше всего боялись. Умнее всего терпеливо _ПЕРЕЖДАТЬ_ охлаждение, ведя себя как ни в чём не бывало, разве что осторожнее, без резких движений.
Олень своим поведением со мной всё это подтвердил (ещё раз — не тысячный ли, не миллионный ли?) и уточнил. Никаких тревожных диагнозов и мрачных пророчеств типа, что мы больше никогда не встретимся. Пусть будущее остаётся не только неизвестным, но и никак не вербализируемым, не предсказываемым, а настоящее пусть будет столь же адекватным, сколь адекватна реакция на погоду: при солнышке можно и расслабиться, а если тучки — принять меры предосторожности, ничуть не паникуя. Помолчать, например, свести к минимуму физический контакт, в моей ситуации слепоглухоты абсолютно неизбежный (ведь какая бы то ни было ориентировка в окружающем для меня возможна только через прикосновение).
Не успел я записать все эти глубокие мысли, как они начали оправдываться. Дождь кончился, выглянуло солнышко, и ребята позвали меня купаться в море. Ходили втроём: Олень, Коля и я. Нечего и говорить, что в отношениях с Оленем тучки тоже развеялись…
Хорошо, что вчера дошли до города за один день. 05. и 06.08. лило так, что я шагу не мог ступить от палатки — настолько было скользко. За 07.08. солнышко подсушило горные тропы, вот мы и смогли на следующий день, тоже солнечный, спуститься с гор. Стоило нам заночевать в палатке где-нибудь на полпути между лагерем и городом — и… Хляби небесные разверзлись ночью, мы бы здорово влипли. В лучшем случае пришли бы завтра, а сегодня пришлось бы ждать, пока подсохнет тропа.
Тропа-2002 финансируется по гранту фонда Сороса, и Юра при прощании просил разрешения приложить к отчёту «Тропы — Солнечной стороны» за грант часть моего отчёта за эту командировку.
— Когда тебе это нужно?
— В сентябре.
— Постараюсь. А что тебя особенно интересует?
— Динамика изменения ребят.
— Гм… Понимаешь, у меня до неразличимости сливаются два процесса — динамика ребячьих изменений и развитие _МОИХ ОТНОШЕНИЙ_ с ребятами.
— Это один процесс.
— Хорошо… В течение трёх дней по возвращении в Москву я должен сдать краткий отчёт о командировке. Я тут же вышлю его тебе по электронной почте. Интересующая тебя динамика кратко будет уже там, потому что, кроме как о ней, больше практически не о чем отчитываться.
Так-то так, но чтобы выполнить просьбу Юры как следует, надо бы дать характеристику отношений по каждому мальчику отдельно — из тех, которые вообще для меня существовали на Тропе.
Я в мае думал, что мы с Оленем будем вдвоём в двухместной палатке, и для меня была сюрпризом традиция перетасовывать по палаткам чуть не каждый вечер всех — и ребят, и «взросляк». Это называется «расклад» — когда руководитель в конце разбора сообщает, кто, где, в какой палатке, спит эту ночь. У нас с Юрой палатки были персональные, но юрина палатка всегда, с семидесятых годов, наполовину завалена грузом, и никто второй там просто не мог поместиться; у меня же установили ночное «дежурство», а «подежурить» хотели почти все ребята *).
———————
*)Я потом смеялся над собой: «расклад» я привык понимать в смысле ситуации в целом, «раскладывания по полочкам», анализа стоящих проблем, их предполагаемых решений, — а тут «расклад» в буквальном смысле, кто в какой палатке проведёт данную ночь. Юрий Михайлович по электронной почте рассеял все мои недоумения: «У «перетасовки» много задач. Поселить вместе тех, кто с утра дежурит, чтобы они не искали друг друга в разных палатках спросонья. Свести или развести скрыто конфликтующих. Подкрепить чью-то зародившуюся дружбу, и многое другое».
—————————————-
12.07.2002.
Вчера чуть не опоздали на поезд. Проспали до полдня, Олень встал минут на двадцать раньше меня. Я очень был этим недоволен: нам бы на море, а ещё вещи упаковывать. Ну и как водится: пока упаковывались, появился Лист, с ним у Оленя тоже какие-то дела, отвлёкшие его от стрижки мордовника *).
———————
*)Мне ребята насобирали мордовник, с колючими шариками. Юра и врач Тропы Виктория Валентиновна очень рекомендовали мне делать дома отвары из этих колючих шариков, для улучшения, насколько понял, метаболизма внутри головного мозга. Олень перед моим отъездом в Москву состригал колючие шарики со стеблей, чтобы упаковать их в тряпичный узелок и дать мне с собой в Москву. Позже довезли этого лекарства ещё целую коробку, мне хватило на год.
—————————————-
Так бы мы, наверное, смогли слинять на море на час раньше, но об этом-то я не пожалел — зато Лист нас с Оленем сфотографировал; в местном «Кодаке» это невозможно было сделать раньше понедельника, то есть сегодняшнего дня. Наконец собрались, и — восторги с объятиями: челнок продуктовый с Тропы, во главе с Пчёлом, а с ним трое: Олег, Серёжа и злосчастный Вовка. Выскочили мы с Оленем и Листом, как из парной…
Море ласковое, тёплое, без штормовой волны, сбивавшей (у берега) с ног за три дня перед этим. Зато я, правда, время от времени терял берег, подталкиваемый Оленем в нужную сторону: я ведь привык ориентироваться по волне, а она едва чувствовалась. Олень плавал вокруг меня, играл в подводную лодку (в подаренной мною в счёт дня рождения маске для подводного плавания), бодался под водой — торпедировал меня головой. Мы в это играли ещё в мае: я — тяжёлый крейсер, он — подводная лодка.
С пляжа ушли в начале шестого вечера, но домой не спешили. Святое дело: мороженное на прощанье. И тут — приключение.
Сижу на лавочке, дожидаясь, пока Олень сбегает за мороженым. Ко мне подходит какая-то тётя и начинает чивой-то чертить пальцем у себя на ладони. Я говорю, что чертить надо _ПО МОЕЙ ЛАДОНИ_. Она разражается длинной фразой, совершенно непонятной — не те буквы. Тут, слава Богу, появляется Олень с мешком мороженого (восемь порций, по четыре на брата — наш максимум). Я — с облегчением:
— Скажите мальчику, он может быстро перевести.
Он поворачивает к тёте свой острый подбородок, и через пол-минуты сообщает — всем ушам (то есть, в данном случае, пальцам) на удивление:
— Мы из центрального телевидения, просим разрешения снять вас…
Меня больше беспокоит, чтобы не растаяло мороженое:
— Ради Бога… Только у меня скоро поезд…
— Мы через пять минут…
Ну и ладно, а мы пока приступим к мороженному. Где-то на второй порции Оленёнок переводит:
— Мы скажем, что Вы единственный заслуженный в России, академик…
Ну, примитив, про который ребята на Тропе, когда хотят поскромничать, говорят: «Брехня, но приятно». Мне — мимо ушей, то есть пальцев. Как бы только повернуть это приключение на пользу Тропе?..
Полагая, что пять минут ещё не прошли, шепчу Оленёнку:
— Повернём это на пользу Тропе.
— Не знаю только, каким образом? Они давно ушли, — ответствует Оленёнок.
А я-то приготовился интервью давать! Но после мороженого.
— Ты им что-нибудь про себя сказал? — интересуется Оленёнок.
— Нет…
— Ого!
Во всяком случае, рекламу в глазах Оленёнка эти теле-еле сделали мне «не фиг какую». Но я себя как-нибудь сам прорекламирую, а вот что не успели ничего сказать о Тропе — жалко.
Быстро купили кое-что из еды в дорогу — и домой. Время поджимает, а вещи ещё не все уложены. Дома — другой челнок с Тропы: Саша (которому 19 лет), Даниил, и две Оли. Саша некстати слинял в магазин, а время, как назло, скачет галопом. Мы уже опаздываем на поезд, и провожать нас идёт вместо Саши одна из Оль. То есть, провожать меня, хотя Оленя я бы с удовольствием с собой прихватил…
Поезд на вокзале уже стоит, и какой же, кроме моего, но ещё тратится время на выяснение, точно ли мой. Потом — бегом, а у меня на левой ноге два пальца болят, спасибо Оленёнку — перевязал. Вот так и вышло, что прощаться пришлось наспех.
Итак, какие итоги?
Главный вопрос: решусь ли на Тропу ещё когда-нибудь?
Для чисто исследовательских целей я на Тропе взял уже, пожалуй, достаточно *).
—————-
*)Тут я заблуждался. Следующий год дал мне в этом смысле гораздо больше.
—————————————-
И нет сомнений, что я по-прежнему буду там абсолютно беспомощен. Это в любом случае очень тяжело для меня.
Продолжение следует.