А. В. Суворов. «Философия процесса или Педагогика Тропы»
(10)
Попробую отследить развитие на Тропе своих отношений с этой самой группой в целом. С общностью. С обществом. С «совокупным» (или опять же — куда денешься — «коллективным») «субъектом»…
Когда седьмого июля вечером я добрался до «Т.Д.», меня тамошние ребята облепили. Немного отлежавшись и восстановив силы настолько, чтобы не засып’ать хотя бы сидя, я принялся обучать дактильной речи сразу всех. Пиликал для них на губной гармошке, давал и им пиликать, узнавал, кого как зовут, кто откуда приехал — обычное знакомство. Руководительница «Т.Д.» вышла в город за хлебом, и её в тот вечер заменял Лётный, пришедший с «Тихого». Он проводил и разбор. А переводил мне 
на разборе Олень, встретивший мой поезд и приведший меня на Тропу. Это впервые Олень переводил по-настоящему, в мае особой необходимости в переводе просто не возникало, и все те три майские недели Олень прокачался между письмом по ладони и дактильной речью. Дактильно говорил ещё медленно, и часто по ладони написать оказывалось быстрее. Окончательно он перешёл на дактильный способ общения только на Тропе.
На следующий день Олень довёл меня наконец до Тихого. Этот трехдневный переход со мной от города до «Тихого» совершенно измотал Оленя, тем более что и весь месяц на Тропе до моего приезда он работал на пределе и за пределами своих четырнадцатилетних сил — единственный ветеран Тропы, пятый год уже на ней, он должен был передать новичкам традиции Тропы, заменить собой основную группу Тропы. Устинов говорил мне, что передавать эстафету традиций ребята могут друг другу только сами, ни один взрослый, даже автор Тропы, даже сам Устинов, сделать этого не может. А так уж вышло, что подкрепление в лице других ветеранов Тропы, друзей Оленя из Самары и Новосибирска, подоспело только через полтора месяца после её начала, уже при мне. Даже второгодник, кажется, был только один — Ясный, если мне не изменяет память, что второй раз на Тропу приехал и Серёжа… А так сплошь первогодки. Круто пришлось без основной группы, состоящей как раз из ветеранов Тропы. Без ядра коллектива, как назвал бы это Макаренко… Олень жаловался мне в июне по электронной почте: «Не могу же я один заменить всю основную группу!» Уже на Тропе я ему сказал: «Ты не можешь, но ты смог». Мальчик на миг благодарно прижался ко мне — и убежал дежурить.
А когда сообщили о приезде подкрепления, Олень дактильно заорал:
— Пчёл приезжает, ура!
В общем, приведя меня на «Тихий», Олень отключился — отсып’ался, его не было на вечернем разборе, и Юрий Михайлович, коротко пояснив мне, что представляет собой нынешний разбор, этим как мог заменил перевод разбора Оленем… И потом мы ещё пообщались у костра, когда ребята легли спать — мне в палатку не хотелось. Тогда-то мы кое-что и прояснили насчёт здешней педократии и отношения ко мне ребят. Юрий Михайлович подчеркнул, что горячая встреча на «Т.Д.» была вполне стихийной, никто ребятам никаких «установок» на сей счёт не давал. Термин «установки» мне стал понятен позже, я на его уточнение пока не стал отвлекаться, поскольку общая мысль Устинова была ясна. Я заверил его, что и не думал даже, будто кто-то продирижировал ребячий порыв ко мне, примерно так же начинается моя жизнь в любом лагере, это не сдирижируешь…
Затем почти все ребята с «Тихого» ушли в челнок в город за продуктами. Вернулись в тот же день (9 июля) вечером, совершенно измученные. Понимая их усталость, я отказался участвовать в разборе, начал вести брайлевские записи… Так начался период некоторого моего сознательного отдаления от «группы», во всяком случае — от «разборов». Я — Детская Вешалка, я ничуть не возражаю, чтобы на мне висели, но сам висеть ни на ком не хочу. Особенно на Устинове и его ближайшем помощнике из ребят — на Олене. Поэтому с девятого июля в течение примерно недели я во время разборов вёл свои брайлевские записи, а с утра до разбора натаскивал в дактильной речи всех подходивших ко мне ребят, тренировал их, чтобы как можно скорее хоть кто-нибудь из них смог стать моим переводчиком. Просить о переводе ни Устинова, ни переутомлённого Оленя не хотел.
Перелом в моём отношении к разборам произошёл во время следующей «ходки» в город за продуктами. Снова ушли почти все ребята, но на этот раз остались в городе ночевать, и на следующий день вернулись уже не такие усталые, искупались в море. Тем временем я на малолюдном разборе остававшихся в лагере ребят предложил двенадцатилетнему Саше попробовать переводить. Он справился неплохо, успевал перевести даже самого себя, что бывает очень редко. Достаточно для такой просьбы натренировался и Олег (один из детдомовцев), который охотно согласился попереводить мне уже на следующем, полном по составу, разборе по очереди с Сашей. С этого момента я стал присутствовать на всех разборах, изредка, когда мог и хотел, переводил и Олень. А из нового подкрепления сразу выделился Лёха, пытавшийся научиться дактильной речи по присланной мною табличке ещё два года назад. Теперь я его быстро подучил, и скоро он был уже едва ли не лучшим моим переводчиком. Жаль, вместе с Сашей перешёл потом на «НЛО»… И на «Свободном» у меня было только два нормальных переводчика, не считая старого московского знакомого, Листа, заехавшего с семьёй на недельку в гости на Тропу. Когда-то Лист шесть лет подряд бывал на Тропе, вырос на ней, я с ним в Москве познакомился даже раньше, чем с Устиновым, может, от него впервые и услышал эту фамилию… Лист уже вырос, женат, имеет маленького сынишку, дактильно разговаривает давно и свободно, и сразу же, появившись на Тропе, сам предложил свои услуги как переводчика.
(Пока не забыл, штрих к педократии. На каждом лагере есть выборная должность — командир лагеря. Впервые про такое начальство мне сказал кто-то из ребят ещё 7 июля. Здесь это не начальник вообще-то, а всеобщий помощник, распределяет работу и всем помогает и подсказывает, если надо, учит, чему сам умеет *).
———————
*)Юрий Михайлович подтвердил: «Да, командир в большой степени координатор, режиссёр жизни».
—————————————-
Кто был командиром «Тихого» в момент моего туда прихода, не знаю, как-то не удосужился спросить, а вскоре Олег мне сообщил, что выбрали его. Он проходил в командирах недели две, что ли, и вроде как подал в отставку — устал. На его место выбрали того самого Пчёла.)
Рвался переводить маленький (десять лет) Галчонок, — это лесное имя я дал ему за постоянно полуоткрытый ротик-клювик. Он на «Тихом» научился говорить дактильно первым, но переводить ещё не мог. Когда я согласился на его «перевод» один раз, я только и узнал, что у каждого из присутствующих сегодняшний день был хороший — и ничего сверх. А к разборам я относился серьёзно как к возможности хоть немного сориентироваться в общелагерной обстановке, и в дальнейшем от «переводческих» услуг Галчонка пришлось отказаться, хоть и не хотелось обижать малыша. Но уж слишком много я терял, выпадая из разбора… Подробнее всех переводил Лёха, и я очень жалел, что он не перешёл вместе со мной с «Тихого» на «свободный». Но он — такой же ветеран, как и Олень, тоже пятый год на Тропе, на «НЛО» тоже кто-то должен был передавать традиции Тропы новичкам…
На верхнем лагере, где я в основном пребывал, — сначала это был «Тихий», а потом «Свободный», — дактильной речью более/менее овладели почти все, кроме Марка. И, конечно, кроме «взросляка» — Лётного с Устиновым. Лётный всё время был занят, и мы почти не общались, только 7 июля поговорили довольно подробно, да восьмого августа он участвовал в переводе меня в город, где в начале асфальтовой дороги мы с ним и попрощались очень тепло. А Устинов… Чем старше человек, тем труднее запоминает что-то принципиально новое, ему уже 56 лет, в таком возрасте мне ещё никого не удалось научить говорить дактильно. Я и не пытался. С его-то афористическим мышлением нам вполне хватает и письма по ладони. Марк, скорее всего, алфавит выучил, но, как часто бывает, постеснялся применить свои знания в деле. Часть ребят с другого лагеря (сначала это был «Т.Д.», потом «НЛО») подходила ко мне, принося к нам какие-либо грузы, часть — какое-то время жила на нашем лагере, так что там тоже многие овладели дактильной речью. Среда общения у меня была очень широкая.
Итак, по линии перевода: сначала — горячая встреча, всеобщий интерес, энтузиазм и даже ажиотаж; потом — индивидуальное общение, в основном сводящееся к дактильному тренингу; наконец — перевод на разборах. Группа переводчиков в составе четырёх человек, двое на моём лагере, двое на другом. Ещё несколько человек в резерве, которых наверняка можно было бы за один день «мобилизовать» в переводчики в случае необходимости. Сколько народу в этой резервной группе — трудно сказать. Во всяком случае, Галчонок блестяще справился с переводом детской правозащитницы , когда она захотела со мной пообщаться и попросила помощи в этом у Галчонка. Тут было попроще, чем на разборе, правозащитница терпеливо ждала, пока мальчик успевал повторить её слова, и мы побеседовали очень хорошо. А на разборе нужно умение конспектировать, там, как на любом заседании, каждый говорит в своём темпе, и никто специально не озабочен, успевают ли его переводить.
Теперь попробую отследить переломные моменты по другому «показателю».
Ещё в мае, читая предоставленные мне Устиновым материалы, я беспокоился, что ничего не умею делать руками. Как бы мне включиться хотя бы в лагерный быт? «Будешь ножи точить», — пообещал мне Устинов. Я рассмеялся: «И то дело. А то я мастер только тупить их».
Пошутили в Туапсе хорошо, но когда я уже на Тропе закомплексовал — включите хоть куда-нибудь, что я у вас, на разгрузке, что ли, за какие грехи? — Юрий Михайлович ответил:
— Ты должен хорошо отдохнуть после прихода сюда из города.
«Отдых» там вообще-то — наказание, едва ли не самое тяжкое. У этих педократов свои законы, и довольно-таки жёсткие… Высшая мера — отправка восвояси, домой. Или в «родной» детдом… Это полагается за драку. Саша рассказывал мне, ещё когда был со мной на «Тихом», что на «НЛО» подрались два мальчика. По законам Тропы зачинщика — его Саша назвал «обидчиком» — следовало немедленно отправить домой, вызвать за ним кого-нибудь… Но «группа» решила, что это слишком жестоко, и заменила высшую меру — «уезд» — бойкотом и разгрузкой на три дня. Мне показалось, что это почище уезда. Бойкот — это же никто с тобой не разговаривает, а так называемая «разгрузка» — _НАКАЗАНИЕ СКУКОЙ_: принудительное лишение права на труд. Все работают, все заняты, а ты что хочешь придумай, но не смей работать! Тебя обслуживают, а ты никого. Тебе помогают, а ты никому. И это три дня, плюс бойкот… Не легче ли сразу уехать?
Нет, для патриотов Тропы, для этих педократов, уехать — хуже. Пройдут три дня, и всё как раньше. Вот если второй раз кого отколотишь, тогда уж уедешь как миленький *)…
———————
*)На самом деле, сколько мог заметить, назначенный срок наказания выдерживается очень редко — обычно вскоре следует «амнистия». Это особенно отчётливо можно увидеть из моего брайлевского дневника Тропы-2003 (см. ниже).
—————————————-
Наказание скукой на Тропе — универсальное. Разница в дозах. Например, проспал зарядку — поскучай до обеда. Это почти незаметно, можно даже напроситься на такое, чтобы выспаться. У Оленя, как мне показалось, в этом смысле — привилегия. Он как-то сказал мне, что проспал зарядку, за это полагается разгрузка до обеда, но он и сам не поймёт, наказан или как? Никто ни гу-гу про разгрузку. Хочешь — работай, хочешь — спи до обеда. Ну, он и выкладывался сверх всякой меры, затычка во все дырки, да и только, если такой проспит зарядку — ничего удивительного, пусть отдохнёт, сколько ему самому надо, а длительную разгрузку такой не заработает, ходячий носитель традиций Тропы, её живой символ…
Вот я и испугался, не попасть бы на Тропе в почётные лодыри. Хоть ножи точить, что угодно, но не такой же я в самом деле абсолютно беспомощный!
Лёд тронулся, когда мне предложили пилить дрова двуручной пилой. Это я попробовал двуручкой, в паре, впервые в жизни. Сначала со мной попилил Олень, потом уж — кто захочет, даже самые маленькие. Саша забывал вовремя дёрнуть пилу в свою сторону. «Ты что, устал?» «На муравьёв засмотрелся». Дали попробовать однажды и цепной пилой пилить. Это мне не понравилось. Малышам, чем быстрее пила туда-сюда бегает, тем быстрее кажется. А я с ней больше устал, чем с простой двуручкой. У двуручки — полотно метра на полтора, за один раз много сгрызёт, а цепная — короткая, быстро бегает, да медленно ест… Еле я распилил этой ерундой одно бревно и, растирая занывший сустав, запросил нормальную двуручку.
Всё это удовольствие было на «Тихом». Там козлы были сделаны, можно было стоя пилить. А на «Свободном» — обходились и без этого достижения цивилизации, пилили так просто, на корточках. Им хорошо, а мне какие корточки — с моим пузом?! Там я в дровяном часе участвовать уже не мог.
На «Тихом», прямо в тот день, когда начали строить «Свободный», подключили меня и к дежурству. На Тропе достаточно произнести слово «дежурство» — и больше ничего не надо уточнять. Это когда готовят еду на всех, потом всех кормят, потом посуду моют… Уж тут-то, кажется, без глаз вполне обойтись можно. Да нет, дали мне открыть сгущёнку — а агрегат какой-то дурной, помесь вертушки с плоскогубцами. Одной рукой сжимать ручки эти от плоскогубцев, другой рукой вертеть вертушку, а третьей… Третьей руки, чтобы пощупать, на каком я свете, и не хватает. Что за идиотская бандура? Я Олегу показал свою вертушку, где одной руки хватит, а второй можно ощупывать поле боя, — он только ойкнул:
— Ой, в тысячу раз удобнее!
Эту вертушку я всегда с собой в командировки беру, если случится в поезде консервы открыть. А такой агрегат, как на Тропе, с которым без третьей руки не обойтись для обзора поля боя, впервые в жизни встретил. В общем, не сладил я с двумя банками сгущёнки…
Поручили резать хлеб. Опять зрячая технология, туды её растуды. Поддон какой-то с высокими бортами. Тут режешь, сюда и складываешь отрезанные ломти. Да и нож дурной, короткий, складной, длиннее нету? Нашёлся длиннее, а толку — борта эти у поддона, или как его там… Тут бы похоронный грузовик с откидными бортами (из моего детства) больше пригодился. Да с духовым оркестром… Грузовик?.. А у меня дощечка, на которой я пишу на коленях, как раз годится… Попросил принести. И длинным ножом, хоть и тупым до безобразия, управился таки с хлебом.
Мытьё посуды после завтрака. К речке — двадцатиметровый обрыв, «склон» — как ещё 8 июля сообщил мне Устинов — 80 градусов. Скатиться туды кувырком — ещё сумею, а где вы достанете подъёмный кран, дабы меня оттоль добыть? Вернее, мои останки…
Воду принесли ребята. Наливают в грязную металлическую чашку, я её губкой оттираю, потом споласкиваем новой водой — и никаких проблем, никакого подъёмного крана. Всю посуду перемыл, то-то радость.
А через два дня — на «Свободный». Пиление кончилось, козлы так и не сделали до моего ухода в город к поезду. А на корточках — Прошу прощения, и без меня есть кому воздух портить, кто первый?.. Чур, не я… Что ж я теперь, опять в разгрузке ни за что ни про что? То есть, за невинное увлечение пивом?.. Надо срочно на минералку переходить. Оно и дешевле.
Ничего, нашли работу.
— Пошла ежевика, — говорит Олень. — Надо два бидона отчистить.
Принесли бидоны. На дне — водичка с грязью, то бишь речным песком называется, и камешки с того же речного дна. Давай драить. Ничего, говорят, отдраил хорошо, оценили, когда ополоснули… Потом водой из тех бидонов сам умывался.
А ежевикой ещё раньше, на «Тихом», меня Саша из ладошек угощал.
Олень на «Свободном» в склоне топорной тяпкой выкопал «слонопотамку». Я бы про то и не узнал, да правая рука у мальчика забинтована, пихтовым маслом за версту благоухает. Водяные мозоли, самое нормальное тут дело. А «слонопотамка»… Когда один малыш впервые пытался мне растолковать, куда они тут мусор девают, я никак не мог сообразить, что за «сланупатамка» такая. Лишь когда услышал, что это яма специальная для мусора, всё понял. Слонопотамов, то бишь гиппопотамов, слонов, бегемотов, носорогов, мамонтов и прочих их родственников, ловят в ямы. Поглубже да пошире. Ну, а мои цивилизованные педократы следы своего пребывания, в отличие от дикарей, туристов-«дуристов», не разбрасывают по всей округе, а в слонопотамках закапывают. Банки всякие, пакеты и прочее. При этом, банки, чтобы их в слонопотамку больше влезло, полагается камнем плющить предварительно… Об этой подробности мне Ясный мимоходом сказал. Они все так вот, мимоходом, много чего мне насообщали, сами того не замечая.
Ну вот, Олень, значит, слонопотамку топорной тяпкой до водяных мозолей полдня копал, и выкопал на славу — показал руками: ширина — во, глубина — во! Не меньше чем метр на метр во всех направлениях в склоне в сорок пять градусов. А мне на следующий день эту самую топорную тяпку Ясный точить предложил. «Единственный инструмент», — вздыхает. А остриё у инструмента… Разве что Эльбрусу бритвой покажется, если тому побриться приспичит? Скребу эту закруглённую штуку, остриём называемую, напильником, уж и не знаю, до каких пор и в каких направлениях. Но всё же занятие, хоть, явно, сизифов труд. Кто-то подошёл, показал, как ловчей напильником орудовать. Вроде получше пошло. Подходит Олег.
— Чёрт её знает, — говорю, — сколько ещё с ней возиться?
Он посмотрел:
—
Да ты её отлично наточил! Она такая и должна быть.
Я — недоверчиво:
— Ну да?..
Пересказываю потом Оленю, он смеётся:
— Ты её что, как топор или бритву наточить хотел? Это же трое суток сидеть, не меньше! Да и не надо.
— А я и хотел, как топор. Почём я знаю, какая она новая?
Потом довелось и топоры точить, и ножи. Пилу точить ещё не пробовал, побоялся. Хотя Галчонок говорил, что ему понравилось. Да Галчонку всё нравится…
