А. В. Суворов. «Философия процесса или Педагогика Тропы»
(продолжение 18)
Наконец подходит Олень:
— Пойдём спать.
Взрываюсь:
— Ты малышей сначала уложи! По всем режимам им давно пора спать!
— Трусишка-начальник сам залез в палатку, а их уложить некому, — отвечает Олень.
— Какой ещё начальник? Разве не ты здесь начальник? Что происходит?
— Не здесь… Пойдём в палатку, там разберёмся…
Не успели дойти до палатки, Олень говорит:
— Стоило мне подойти — они, как мыши, брызнули по палаткам.
— Тогда давай вернёмся к костру, там и поговорим.
— Давай…
Тут-то я и узнал о «путче» Олега. Одержимый «похотью власти» Олег в лужу сел незамедлительно. («Похоть власти» — выражение Сергея Булгакова из книги «Свет Невечерний».) Олег немедленно со всеми переругался, никто его слушаться не хотел, так что на разборе он скулил:
— Я на пределе!
Я, ничего ещё не зная, очень удивился: по какому-такому случаю? Кому другому говорить о «пределе», как не Оленю… Причём тут Олег?
Ладно, «путч» с треском и поросячьим визгом провалился, и с утра Олень, как король из рассказа Аверченко, вернулся из «отпуска».
Однако 20.06. после ужина Оленю срочно пришлось отлучиться на «Дружный», а тем временем почему-то отправилась в бега Оля (девять лет). Её поймали в лесу и насильно вернули в лагерь. На разборе все её осудили, Олег смотрел героем: не понравилось, видите ли, ему на руках её нести из бегов… (Интересно, раньше с Тропы кто-нибудь пытался бежать — за всю её историю? Ведь во всех прочитанных мною текстах подчёркивается, что Тропа — дело сугубо добровольное…)
Разбор кончился, ребята разошлись по палаткам, кроме, как тут же предупредил меня Олень, двух мальчиков. Ими были Санни и Артём.
Пока Олень опять куда-то отлучался ненадолго, я подозвал их к себе и спросил, почему они не спят. И почему их не было на разборе. Оказывается, они не хотели видеть Олега и не хотят идти спать в одну с ним палатку. Санни сказал, что Олег бьёт девочек и вообще «аболтус».
— Вы зря не пришли на разбор, — сказал я. — Об этом надо сообщать Оленю и дальше — Юре и Лётному. И обсуждать на разборе.
Когда пришёл Олень, я пересказал ему разговор. Тот решил провести утром «установочный сбор».
— Только сначала посоветуйся с Юрой, — сказал я.
Но утром обнаружился обрыв на линии, связи с «Дружным» не было до полудня. Олень провёл установочный сбор, не спросясь у Юры броду. Получилась, по оценке Сандро, «большая ругань». Обсуждая ситуацию с Оленем, я вздохнул:
— Зря ты не дождался восстановления связи и не посоветовался с Юрой… Ну, теперь остаётся только ротация — перебросить Олега на верхний лагерь.
— Он не хочет… — ответно вздохнул Олень.
Я мог только пожать плечами.
Как ни выспрашивал я Сандро, что же такого случилось, после разбора, что утром была «ругань», — он так и не сказал о факте побоев девочек. И в разговоре с Оленем я констатировал:
— Перед нами парочка — Олег и Сандро.
Эту парочку на следующий день Юра пригласил на «Дружный», — как-то так пригласил, что они неохотно, однако пошли. Вскоре туда ушли все, кроме Санни. 24.06. мы остались внизу втроём — Олень, Санни и я.
Загвоздка была в том, что между нижним и верхним лагерями — примерно на пол-пути, — находится глубокий и для меня непроходимый каньон. Чтобы я мог пройти, по обоим его почти обрывистым склонам нужно пробить «полки» — что-то вроде пандусов. Олень надеялся, что эта работа займёт от силы дней пять. Однако с наличным составом это оказалось нереально. Окончание работ в каньоне отодвинулось в некое туманное будущее. Олень томился: он, самый «большегрузный» на Тропе, вынужден был сидеть сиднем, караулить никчёмный нижний лагерь — только потому, что меня невозможно перевести через каньон.
— Тормоз я для вас… — вздохнул я.
— Нет, не ты тормоз, а группа! — горячо возразил Олень. — Будь группа нормальная, мы бы уже подумывали о следующем лагере…
Когда мы остались внизу втроём, я заскулил:
— Что же мне, так и сидеть приклеенным к табуретке? Впереди, по твоим словам, труднейший путь, серьёзные горы, а у меня от круглосуточного сидения и лежания ноги отнимутся за ненадобностью! Надо бы размяться, хоть до Цыпки сгонять — дорога туда лёгкая. К речке спуститься, за ней немного шероховатой местности, а там нормальный деревенский просёлок…
В одном из писем ко мне Олень назвал горы «морщинистой местностью». Развивая этот великолепный образ, я назвал «шероховатой местностью» сплошные бугры да ямки — не поймёшь, куда ногу поставить без риска тут же подвернуть.
Олень позвонил Юре. Тот предложил погулять недалеко от лагеря. Утром 25.06., перед нашим выходом на «разминку», Юра повторил по телефону, что надеется, что мы не отойдём далеко. Караулить лагерь и поддерживать связь с «Дружным» остался Санни.
Раз уж идти в Цыпку фактически запретили, нам было всё равно, куда идти. Олень предложил выбор мне:
— Куда сначала — вверх или вниз?
— Ну пойдём вверх. Узнаю хоть, что там такое страшное меня ждёт…
Да, начался крутой подъём сразу за лагерем. Мы вскарабкались почти до каньона. Встретили ребят, которые перепиливали дерево, лежавшее поперёк тропы. На этом достаточно трухлявом дереве Олень и оставил меня отдохнуть, а сам пробежался до Лётного. От нечего делать я затянул «Подмосковные вечера», и на эту сирену набрела парочка пильщиков. Сандро сказал:
— Я упал с дерева и чуть не сломал ногу.
— Чуть не считается. Хорошо, что не сломал… А чего тебя на дерево понесло?
— Змея.
— Какая змея?
— Большая *).
———————
*)Юрий Михайлович отшучивался, что это был такой большой червяк. Олень года через четыре признался, что змея-таки, медянка, но эти змеи только «в брачный период» ядовиты. Для Кавказа «брачный период» приходится на май. Ну, всё равно, станешь акробатом, взлетишь на дерево… Я, точно зная, что змея неядовитая, никогда бы не прикоснулся к ней добровольно.
—————————————-
Он ушёл, а у меня разыгралась фантазия: вдруг под этим самым трухлявым каштаном лежит пресловутая «подколодная змея»? Прибежит Олень, а моя душа уже в райских кущах, или где там, «в Энрофе же остался только труп» (Даниил Андреев называет Энрофом мир, в котором мы живём).
Но никто меня в райские кущи не отправил, если не считать комаров, которым эта задача оказалась не по плечу. Олень же бегал к Лётному не зря. У него возникла идея провести меня на «Дружный» в обход каньона, по трелёвочному в’олоку, по которому сволакивают с гор поваленный лес. На подходе к нижнему лагерю, в более/менее пологих уже местах, Олень мне эту идею высказал. И добавил, что прямо сейчас пробежит по этому пути, проверит, насколько он проходим для меня, посоветуется с Юрой и вернётся к обеду.
Когда Олень вернулся, я спросил:
— Ну, как разведка?
Он запрыгал:
— Очень хорошо! Пройти можно! Мы с Юрой решили — извини, что без тебя, — что завтра я тебя приведу в «Дружный» по волоку. А этот лагерь снимаем уже сегодня, оставляем лишь самое необходимое на завтра…
Вечером за ужином оказалось, что нам не оставили ни одной ложки. Хорошо, что у меня лежала в рюкзаке — для поезда. Олень спустился к речке в надежде, не утопили ли там при мытье посуды ложку. Вернулся без ложки, но всё равно с добычей — крышкой от кастрюли и чем-то ещё…
Переход оказался очень тяжёлым, особенно восхождения. Волок то опускался, то довольно круто поднимался. Мы надеялись — вдруг встретим трелёвочный трактор, и нас бы подвезли… Но нет, дорога была пустынна. После каждого крутого подъёма приходилось отдыхать — у меня стучало сердце где-то в горле. К тому же я болел минимум с 22.06.: холодные ночи. После одной из них я обнаружил, что сильно болит правое ухо, и с этой стороны всё труднее глотать. Переход на «Дружный», видимо, обострил это: глотать уже было так больно, что при каждом сглатывании слюны дёргалась левая рука, а то и обе. Олень всполошился и побежал к Юре, который констатировал воспаление среднего уха (отит).
Начали лечить борным спиртом. Мобилизовали оставшиеся после лечения нарыва на левой ноге антибиотики. Юра нашёл для меня тёплые шарфы, шерстяные носки… Но ему надо было идти с ребятами в город за продуктами. Олень вчера должен был привести из города часть ребят, отвести туда других. Окончательно все собрались на лагере только сегодня. Юра сейчас отлёживается — его каждая такая «ходка» изматывает.
Мне позавчера, в день прихода на «Дружный», было так плохо, что я попросил вместо ужина луковицу. Долго сидеть в ожидании, пока мне её принесут, я не мог. Ложился, садился, звал кого-нибудь, просил лук, и так несколько раз. Битый час я выклянчивал эту луковицу. В оправдание этого унижения мне было сказано, что все, мол, заняты. Ну дали бы нечищенную — я бы сам её почистил, подумаешь…
Это уже было не первое унижение на Тропе-2003. Похожее произошло с умыванием ещё 17.06.. Тогда я высказал свои претензии на вечернем разборе. Объяснил ребятам, что такое «закон крика» — главный закон Тропы, согласно которому, заслышав крик, надо бросать все дела и бежать на помощь кричавшему. Лишь убедившись, что кричали просто так, или же оказав помощь, если кричали не просто так, можно вернуться к прерванным делам.
В прошлом году закон крика работал. Я испытал его действие на себе, и потому в Москве скучал по Тропе.
В этом году закон крика сильно пробуксовывает. Я, как самый беспомощный, чувствую эту пробуксовку острее и раньше всех. Дело не во мне — я всего лишь лакмусова бумажка. Дело в том, что этим законом и другими, столь же мобилизующими, факторами, обеспечивается _БЕЗОПАСНОСТЬ_ группы на Тропе, а не, как полагает Михаил Кордонский, совмещением мест разбивки лагерей с местами древних человеческих поселений. Если закон крика не работает, — Тропы нет, а есть авантюра, смертельно опасная для всех её участников. Кто-то в конце концов может покалечиться, а то и погибнуть.
Я верю в закон крика — бесспорный, хотя, разумеется, не единственный, механизм безопасности группы на Тропе. И никак не могу уверовать, в качестве такого механизма, ни в какую историко-географическую фантастику. Ничуть не больше мне верится и в автоматизм ребячьего очеловечивания на Тропе, без решающего влияния личности Устинова, во-первых, и всё того же закона крика — во-вторых.
Что касается моей личной безопасности, то я целиком и полностью верю в Оленя. Только он способен был привести меня сюда, только он способен и увести. Все другие просто-напросто не умеют меня водить — не только в горах, но и в городе. Так что со мной как раз всё в порядке. Лично за себя я спокоен, пока рядом Олень. Ещё меньше трёх недель — и Олень меня отсюда уведёт, чтобы отправить в Москву.
Сейчас на Тропе нет педократии — детской власти, которую я ещё застал в прошлом году. Есть признаки охлократии — власти черни, толпы, в данном случае детской. Это ребячье наследство от прежней, дотропейной, жизни, из-за которого, думаю, Оля и попыталась убежать с нижнего лагеря. С детской охлократией хорошо знакомы почти все нынешние наши ребята, в основном детдомовцы. Я детской охлократии тоже досыта наелся в собственном детстве, да и в тех лагерях, где господствовало абсурдное «самоопределение личности», обернувшееся оголтелым выпендрёжем по принципу «что хочу, то и ворочу».
Я вижу только один выход: чтобы полностью заработал закон крика, а тем самым стала бы возможна и педократия, сейчас хотя бы на две недели Юра должен стать автократом, взять власть в свои руки. Она фактически и так в его руках, но нужно ею воспользоваться, чтобы какими-то, может быть, даже чрезвычайными мерами запустить механизм закона крика. Путь к детской демократии, во всяком случае в данной ситуации, должен пролечь через взрослую автократию — диктатуру бесспорного лидера, руководителя, то есть Устинова. Я другого выхода не вижу.
Продолжение следует.