А. В. Суворов. «Философия процесса или Педагогика Тропы».
(продолжение 23).
Юрий Михайлович разрешил нам прогулку в окрестностях нижнего лагеря. Олень спрашивает:
— Куда сначала? Наверх или вниз?
— Ну давай наверх. По уже пробитой тропе. Хоть посмотрим, что там за страсти-мордасти меня ожидают.
Да, оказалось круто, однако проходимо даже без эластичных бинтов на ногах. Идём по Тропе, и Олень ругается:
— Это не дети, а сволочи!
— А что?
— Уже две забытые ножовки нашёл…
Добрались почти до самого каньона. Тут меня Олень оставил отдыхать на только что перепиленном ребятами каштане, а сам помчался к Лётному — пока вёл меня, докумекал, как преодолеть возникший тупик, и нашёл-таки выход.
Тупик заключался в том, что всех надо было собрать на верхнем лагере, но путь, по которому все туда проникали, для меня ещё был непроходим. Из-за каньона. В итоге я застрял внизу, а со мной Олень и ещё один мальчик.
— Ну вот, опять я для вас тормоз, — хныкал я.
— Это не ты тормоз, а группа! — отвечал Олень. — Будь группа нормальная, рабочая, мы бы полки на этом каньоне в два дня пробили…
Да, уже позже, на верхнем лагере, на одном из Разборов Юрий Михайлович высказывался весьма жёстко:
— Сегодня фактически работало только четыре человека. Остальные — скопище лентяев. Даже посуду после ужина не вымыли…
Вырисовывалась «радостная» перспектива — мне практически всю командировку просидеть внизу, дожидаясь, пока сделают проходимым каньон, и приковывая к себе Оленя и ещё одного мальчика. Но на пробной прогулке к каньону Олень нашёл выход. На обратном пути он мне объяснил:
— К «Дружному» можно пройти в обход каньона. Это почти как по шоссе — по волоку, по которому спускают напиленные в горном лесу деревья. Я сейчас там пробегу, погляжу, насколько этот волок для тебя проходим, и к обеду вернусь с разведки.
Олень управился за два часа, не только проверив дорогу с точки зрения проходимости для меня, но и успев обсудить ситуацию с Устиновым и Лётным. Они решили: нижний лагерь снимается, 26 июня Олень с помощью второго мальчика (нёсшего самый лёгкий из двух моих рюкзаков, второй нёс Олень) ведёт меня наверх по волоку.
К вечеру бригада из младших ребят сняла почти всё, кроме того, что нам нужно было на вечер и утро. Приготовив ужин, хватились: ни одной ложки. Утащили наверх. Чем кашу хлебать? Олень отправился на речку в надежде, не найдётся ли там, где ребята мыли посуду, утопленная ложка. Тем временем проблему решили — у меня в дорожном рюкзаке лежала ложка для поезда. Поели по очереди. Олень на речном дне ложку не нашёл, но всё же доложил:
— Есть добыча: кружка и крышка от кастрюли…
— И часто такие трофеи остаются в реке?
— Да бывает…
На следующий день мы перешли на верхний лагерь. «Шоссе» Оленя — лесоповальный волок — оказалось неимоверно тяжёлым для меня маршрутом. Особенно тяжело было брать крутые подъёмы. Я недоумевал, как по этим кручам ползают трелёвочные трактора. Олень говорил, что они берут склон до семидесяти градусов крутизны — почти отвесный. Волок шёл вверх-вниз, «как пила», по выражению Оленя, но в основном вверх, и после каждого подъёма сердце стояло у меня в горле, я вынужден был отсиживаться на чём придётся. Олень вёл меня по колеям гусениц, мастерски выбирая самую преодолимую. Я ещё раз убедился, что как «сашеводитель» Олень просто незаменим. Тут надо быть артистом — перевоплощаться как бы в меня и точно угадывать предел моих возможностей. Мы на этом пределе и прошли. С трудом пообедав, я свалился на два дня. К тому же ещё внизу воспалилось правое среднее ухо, а за его лечение Юрий Михайлович взялся только наверху… Внизу я об этой своей болячке помалкивал. А она тем временем развивалась уже три дня.
Когда я объяснял Оленю, почему он такой незаменимый в качестве моего сопровождающего, мальчик удивлялся:
— Да что же такого сложного?
— Технически элементарно, — отвечал я. — Сигналы вверх, вниз, перешагнуть — основа… Но у вас, у ребят, интуиция, вы здорово приноравливаетесь…
— Да, тут сердцем надо чувствовать…
Вот этому «сердцу» оленьему я и доверяю… Больше, чем доверился бы маминому. На неё не раз ворчал:
— Я тебе не мешок с картошкой! — когда она перевешивала мою руку через своё плечо.
— Выходит, когда я вырасту, я тоже не смогу тебя грамотно водить?
— Да нет, это умение при тебе останется навсегда. Просто если не было практики в отрочестве, то уж этого умения, такого виртуозного, не будет никогда…
Всё же вместе пилить — не получилось в этом году. Олень был нервным, дёргал пилу так, что я болтался на другом конце двуручки вроде семилетнего… Бедный мой мальчик, я его понимал: с этим «полным неврубоном» задёргаешься.
Однако вернусь к «стратегической информации» от Оленя. Сетуя на «полный неврубон», он особенно огорчался тем, что юные индивидуалисты нарочно устраивали себе «разгрузки» — запрет работать. Это, как я его назвал в прошлом году — «наказание скукой». Но как наказание «разгрузка» начала восприниматься далеко не сразу. Скорее, как способ отлынивания от работы. И, расспрашивая Оленя, я ещё до прихода на Тропу понял: мне в таких условиях ни в коем случае _НЕЛЬЗЯ_ быть «Детской Вешалкой». Олень не сразу меня понял.
— Как бы я не оказался поводом для легализации лени…
— Полегче на поворотах! — взмолился Олень.
— А?.. Ты о чём? Непонятно, что такое легализация? — дошло до меня.
— Ну да!
— Э-э-э… Ну, узаконение… То, что раньше было нельзя, теперь можно… Нельзя бездельничать, а под предлогом «сидения с Суворовым» — очень даже можно. Вот и повиснут на Суворове…
— А он?!
— А он занят! Хоть чем! Хоть своими записями! Хоть пилением дров! Чем угодно!
— Хотя бы и зачисткой тропы?
— А что это такое?
— Распиливание деревьев поперёк тропы, уборка мелкой растительности с помощью секатора…
— Сумеете меня туда затащить — и от такой работы не откажусь. Главное, висеть на мне бездельники не должны.
Поэтому, когда Олень пришёл за мной с группой ребят в город, чтобы на следующий день вести на Тропу, я не спешил вступать с ребятами в особо дружеские отношения. Чтобы сориентироваться в ситуации, мне хватило дактильного (пальцевого) выкрика Оленя:
— Там ад! Ад!
Ад на Тропе понимается однозначно: не хотят работать. Хорошо же!..
И я демонстративно занялся зашиванием своего рюкзака, в котором порвалась подкладка. Нарочно — на виду, на кухне, якобы там удобнее. Да и правда, негде больше было зашиваемый рюкзак пристроить… А вечером, когда Олень уложил свою команду, я, дополнительно расспросив его и услышав про «полный неврубон», изложил ему свою стратегию занятости, прося помощи в этом — находить мне на Тропе как можно больше работы.
Поначалу работы для меня не было. Но висеть на себе я, по возможности, не давал. Вёл брайлевский дневник. Старался, чтобы со мной было скучно. Посвящён в эти мои игры был только Олень. Никому больше я об этом не говорил, потому что просто возможности физической не было — Устинов был уже наверху, Лётный разрывался между нижним и верхним лагерями, пока окончательно не перебрался наверх, а внизу с «арьергардом» был только Олень. Больше никого, естественно, в мои стратегические планы посвящать и не следовало.
Эту стратегию я более/менее выдержал до конца. Последнюю неделю договорился с Оленем, чтобы он специально оставлял мне работу по распилке дров — всё равно, двуручной пилой или ножовкой. Снова был кризис группы, пароксизм безделья, и я должен был быть демонстративно занят. Настолько демонстративно, что на одном из разборов (кажется, четвёртого или пятого июля) я прямо попросил отменить «дежурство» ребят около меня. Сказал, что ребята пользуются этим «дежурством», чтобы «на законных основаниях» отлынивать от работы. Юрий Михайлович в это время был с частью ребят в городе и моей речи не слышал, я хотел её для остальных ребят повторить, но не пришлось. Однако принятого решения держался до конца.
Пилить — это было самое доступное для меня, и я просил ежедневно, чтобы эта работа всегда была. У бездельников сразу пропала охота со мной «дежурить»: я тут же тащил их пилить… Тем более, что эта работа была не только педагогически необходима, но и очень мне нравилась. Я соединял приятное с полезным… А один из злостных бездельников — моих «дежурных» — в первый же мой «дровяной» день, немного со мной попилив, прямо заявил:
— Не буду пилить!
На Тропе запрещено принуждать к труду. Вот запрещать работать — другое дело. Поскучаешь — поневоле обрадуешься любой работе. То есть эпиграфом к педагогике Тропы можно было бы поставить поговорку: «От скуки на все руки». Поэтому, когда мальчик отказался пилить и подсунул мне в напарницы свою младшую девятилетнюю сестру, я кротко попросил Оленя:
— Дай ножовку… — и стал терпеливо грызть одноручной пилой то, что следовало распиливать двуручной.
А вечером на разборе объяснился начистоту:
— Я не лежачий больной, на фиг мне сиделки?! Прошу отменить «дежурства»! Во-первых, они сразу превратились в способ отлынивания от работы. Во-вторых, я же с семнадцатого июня бью в набат, что не работает или сильно пробуксовывает главный закон Тропы — закон Крика! То есть как услышите зов на помощь — бросайте все дела, бегите на помощь! А вместо этого вы устроили «дежурства». Чтоб кто-то всё время около меня торчал, так что и звать на помощь не нужно: тут как тут помощник. А мне на самом деле нужно помощи совсем немного: следить за рукомойником, чтобы в нём всегда была вода, изредка кого-то позвать, куда-то проводить рядом, — а далеко, кроме Оленя, никто не проводит. Не сможет. Вот и давайте договоримся: вместо «дежурств» — лучше прислушивайтесь, зову ли кого. Заодно и проверка, работает Закон Крика или нет…
запустить закон Крика на полную мощность было главной моей заботой. Я прямо говорил ребятам на разборах, что пока этот закон не работает, они не могут быть в безопасности. Горы — дело такое: только сразу бросаясь на помощь, даже если она не нужна, а кричали просто так, можно обеспечить безопасность всех.
…Главный итог _МОЕЙ_ Тропы-2003 — _Я НАБЛЮДАЛ ФОРМИРОВАНИЕ ГРУППЫ_, то есть коллектива, _И ПРИНИМАЛ ПОСИЛЬНОЕ УЧАСТИЕ В ЭТОМ ПРОЦЕССЕ_. Редкая удача для любого психолога-теоретика. Шутка ли — потрогать руками святая святых: _ФОРМИРОВАНИЕ КОЛЛЕКТИВА_! В брайлевском дневнике я выделил для себя _ШЕСТЬ_ факторов этого процесса, — их _ИЕРАРХИЮ_
Продолжение следует.