Отработав своё, ушел в историю фильм «Тимур и его команда». Промелькнули версии создания сообщества под названием «Семь Самураев», «Армия Трясогузки сражается», «Великолепная семерка». Не добрался до СССР «Повелитель мух», а отечественный двухсерийный «Питер Пен» оказался несколько громоздким по времени и желанию в одну телегу впрячь театральный мюзикл и киношный вестерн. Умер
Хрюша. Замечательная актриса, игравшая его, ползая на коленях, поранила коленку и погибла от быстрой инфекции в 20-й московской больнице.
Настороженное отношение общества и государства к детским и подростковым группировкам начисто смыло их с экрана, ибо чего нет в телевизоре, того нет и в жизни. Проблема таким образом была решена и такое решение тотально подкрепили административно-чиновничьи страхи по поводу любой самоорганизации вообще. Территории подростковой социальной деятельности были снесены как злостные лавки торговцев, а подъезды закрылись на кодовые замки.
Не каждый подросток возьмет в рюкзак палатку и пойдет в лес. Слегка обжитые Тропой таёжные просторы и горные высоты изрядно пустовали, подростку нужно сообщество здесь и сейчас, трёхзвенные варианты подготовки к самосозданию неприемлемы, а выход в лес для кого-то — синоним бегства изгоев, вытесненных агрессивным социумом за пределы обиталища и вынужденных создавать свои убежища в дебрях дикой природы. Ценность такого сообщества для подростка невелика, но не для каждого, а для каждого десятого, по моей прикидке. В итоге это довольно много, подсознательный страх потери жилища не должен иметь такой высокий удельный вес в группе, она сгодится только для небольших прогулок в лесу – пикников.
Профилактикой снижения самооценки сообщества стала саморожденная идеология Тропы, близость уклада к жизни путешественников, открывателей и освоителей новых земель, зверей и ландшафтов – исследовательский, разведческий инстинкт, что сделало группу статистически более пацанячей – девчонкам нужна оседлость, усидчивость, несомненность. Наши девчонки, обустраивающие нас в трудных походах, были прекрасны, как жены декабристов. Они уютничали в самых колючих бытовых условиях, заботились о нас героически обыденно и спокойно, а мы отвечали им любовью и заботой – среди азов нашей жизни была наука о девчонках, о том, как сделать их жизнь безопасной, здоровой и поменьше нагружать их физически. Культ Матери любого возраста на Тропе оказался сильнее беспорядочного поиска эротических впечатлений: мы жили настоящей жизнью, а не жались к батареям отопления в полумрачном подъезде. В нашем официальном списочном составе не значились все члены группы. Хрюша, например, всегда был с нами, он живее всех живых, как Ленин. Питон Каа, Ослик Иа, семейство снусмумриков и мумми-троллей – все путешествовали вместе с нами, то по умолчанию, то оживая в тропяной группе.
Мясистые и нашистые пионеры нового тысячелетия шагали в другом от нас пространственно-временном континууме, мы их не знали и делить с ними нам было нечего, они – не группа детей, а группа для детей, созданная взрослыми социотехнологами, которые после окончания мероприятия сразу превращается в рассыпчатую сумму одиночеств.
Одиночество детёнка, подростка, завладело экранами кино и телевидения, и возможности самоидентификации группы в социальном поле пошли к нулю. Для сравнения себя с другими, человечество моделировало, генерировало в фантастике множество разных миров, но это были взрослые миры, а детское сообщество не моделировал никто, его не было, законом онтогенеза интересовались немногие, а коллективные телевизионные игры Сергея Супонева в нашем сознании не выходили за пределы спорта.
Наш маленький Эмерком рисковал остаться в полном одиночестве, но выход подсказала тогдашняя популярность Тропы в детском народе – в группу не помещались все желающие и пришлось делать еще одну, а иногда и две. В экспедициях было проще – мы фрактально размножались на большое количество лагерей, становились группой групп и жили в этом качестве лето, а в городе было сложнее, он оказался трудной средой для Тропы, но жить от лета до лета в анабиозе или куколке было немыслимо, всем хотелось жить непрерывно и содержательно.
В городе вообще жить нельзя, у тебя нет даже своего дома, ты совладелец какой-нибудь пятиэтажки, в которую набились куча чужих людей – потеряв дом как обиталище, мы начали терять и Родину. «Брезентовые наши города», как называл их Арик Крупп, берегли Тропе Родину и расширяли её границы как поля защиты. Общинный масштаб оказался для Тропы вполне естественным, в первобытных общинах, в Матриархатных «о́городах» было примерно столько детей, сколько нас в группе.
На фоне реальных детей в реальных общинах мы смотрелись бы грозно, – Тропа была автономна и обходилась без взрослых, они были нужны не больше, чем книжки из библиотеки. Периоды автономии удлинялись, вмешательство взрослых имело свой маленький, понятный всем ареал, это отличало нас от авторитаризма общины и выставляло повышенные требования к чувству юмора, не говоря уже о быстромыслии. В любом случае История давала нам больше ориентировавших примеров, чем кино и телевидение вместе взятые. Я здесь не говорю про книги. Одиночество короля Матиуша Первого на острове дорого обошлось Тропе, она была в задумчивости дня четыре, это очень долго. На вечерних круговых разборах мы сами себе утраивали просмотр ежедневного сериала о становлении группы как организма – обсуждали, закрепляли, отвергали и обязательно предполагали, моделировали, занимались своей местечковой футурологией.
Одиночество группы скрадывали группы-близнецы, созданные нами внутри нас. Они были разными, и эти разницы подсказывали нам нужные векторы наших движений. Группе полезно не только видеть своего близнеца, но и просто смотреться в зеркало. Каждый, скажем так, носит с собой маленькое карманное зеркальце, в которое помещается он сам, но в любой момент из маленьких зеркал составляется большое и в него смотрится группа. Все зеркала Тропы состоят из природных компонентов, ничего искусственного в них нет, в том числе искажающей воли – ни своей, ни чужой. Природосообразность не терпит вмешательства человека-начальника, инженера, дуче или гуру. Вместе ли, по отдельности ли, Тропа остается наедине с явлением, которое её отображает, отражает и рассматривает себя в нём. Поскольку творчество суть природное явление, она рассматривает свои отражения не только в окружающей природе, но и в культуре, искусстве, науке. Тут и хотелись бы мерные Тропе артефакты вроде транспонированной в современность истории про Тимура и его команду, но таких родственных отражений в простым общим с Тропой знаменателем мы не встречали, их заменили нам Биология, Математика, Химия, Физика и многие другие прекрасные, восхитительные, родные. С восторгом мы смотрели в 90-х на экран монитора, где разворачивался фрактал в его графическом отображении. Мы и до этого восхищались снежинками, орнаментами и музыкальными импровизациями на заданную тему, а тут – прекрасный многоцветный цветок бытия распускался на экране, подтверждая общий закон жизни.
Тропа была и в капельке росы, и в море, и в жизни солнечных систем, и в приключениях мухи-дрозофилы, она была во всём настоящем, и всё настоящее было в ней. Сейчас Тропа тоже отражается во всех зеркалах, но ее нет перед зеркалами, тот, кто захочет, обретет ее по этим отражениям. Она есть в таблице Менделеева, и во Втором концерте Рахманинова, в линиях Эль-Греко, и в пиршестве форм на радужной оболочке глаза. Это не шизуха какая-то, я говорю об этом уверенно и спокойно как о факте, подтверждения которого выпадают всю жизнь отовсюду, где проходит линия всяческого мейнстрима – в первую очередь потока духовной энергии. Края и крайности потоков, авангард, инверсии главного – Тропу не отражают. Её доминанта – материнство. Отцовство находится внутри него, не наоборот. Материнство не может быть авангардным, крайним, экстремальным: женщина-клоун испугает детей, но не развеселит и ничему не научит. Материнству нужны навыки, а не модели, – оно находится в самом корне бытия. Мужское поведение ребенка формируется в надежном женском укрытии, обережении, вскормлении: сомнение рождается внутри несомненности, не наоборот. Эталон Матери в человеке – самый главный, самый первый, самый защищенный и самый необходимый для развития. Разрушив общину, её философию, её масштаб, мы получаем никаких и ничьих детей, это выгодно власти, но для человека (ребенка) оборачивается потерей себя.
Эталонный набор Тропы не был декоративным, подчиненным чьей-то воле, я оберегал его в первозданном состоянии увлекательного, живого, сообразного природе процесса. Подросток в поисках своего сообщества пытается распознать главные эталоны того или другого объединения, определить приемлемость для себя конкретного характера группы. Абрис эталонов должен быть понятен при взгляде снаружи, он не может быть тайным или неопределённым – не выживет, но и выпячивать его или украшать ярлыками тоже не стоит – жизнь не магазин, в ней самое главное не покупается и не продаётся.
Эталонный абрис «Тимура и его команды» был внятен, понятен и близок тогдашним нам еще и потому, что не существовал в виде нормативных документов и только сам впоследствии породил их (тимуровское движение, например). Детское (подростковое) сообщество формируется всегда вопреки социуму, пытаясь изменить его. Вожак в этом случае – не начальник, он сам абрис эталонов, он сам эталон, новорожденный архетип. Сообщество формируется вокруг него, а не по его приказу или его воле.
Я не вижу нынче ни в кино, ни в телевизоре внятных предложений по формированию сообществ. Почуяв, что все дети – диссиденты по сути своей, общество испугалось детских группировок и, укрываясь крайними примерами, зачислило их в раздел непонятной, стихийной, непредсказуемой деятельности. Педофобия овладела умами взрослых распорядителей, но разве для нее нужен ум?
Я свидетельствую, что самосозданное и самостоятельное детское сообщество в союзе со взрослым блоком навигации, способно жить и поступать согласно самым высоким нравственным и моральным законам.
Я свидетельствую, что такая группа сама является существом более высокого порядка, чем каждый отдельный ее член, но он равен ей, но не одинаков с ней. Поднимаясь вверх по ступеням самоорганизации и самостояния, такая группа на четвертом году своего существования начинает отходить от известных обществу моделей объединений, ищет себя и вдоль и поперёк социальных смыслов и может решать в обществе задачи самого высокого порядка. Уходя всё дальше от «эффекта следования», она сбрасывает с себя за ненадобностью вождизм, приоритеты «лидеров», модели подчиненного поведения и заменяет вертикаль власти на горизонталь сотрудничества, основанного на взаимопонимании, на гуманистических принципах бытия, на раскрытии для общего блага способностей каждого и укреплении его возможностей. Эти этапы и проходит Тропа в разных своих масштабах.
Бездумное противостояние детским сообществам и попытки вертикально подчинить их порождают протестную составляющую в самоорганизации, появлению группировок вместо групп. Это еще больше пугает взрослых, и эскалация непонимания и противостояния продолжается. Карательные социальные технологии и тупые запреты вздымаются там, где должны были появиться реперные точки взаимопонимания, взаимоуважения и сотрудничества. Левиафан по имени «Тащить-и-Не пущать» поедает последние остатки здравого смысла, выживающего вопреки государственным и общественным глупостям, равнодушию и страху. Нет сообщества – нет проблемы. Так взрослые лишили Детство навигации, растащив её по своим политическим и идеологическим квартирам.
Куда уходит Детство? В подъезды, в подвалы, за сараи? Ищет остойчивый и надежный для опоры мир? Да. Они уходят в пещеры криминального бытия, в его подземный мир, где всё целесообразно и просто. Какой же цели это сообразно? Произрастая в резервациях детских площадок и оказываясь изгоями к двенадцати годам, люди уходят из этой жизни – кто как умеет. Взрослые мечутся, не понимая причин, ведь всё так хорошо, особенно в «Артеке». Взрослые придумывают всё новые запреты, еще больше сужая жизненное пространство Детства. Это обыкновенное проявление ГУЛАГа, от которого никак не отвлечётся общественное сознание, беспомощное, выветренное, выросшее не в благоустройстве жизни, а в борьбе за неё, а то и с ней.
Шахматный турнир в Нью-Васюках – это хорошо, но он решает не все проблемы, даже олимпийские, даже если построить самую мощную радиостанцию. Не пуская детей в жизнь, общество проявляет свою дикость и первобытность, достойную криминального пещерного коммунизма или такого же капитализма. Создание «шарашек» для юных туполевых и королевых вряд ли двинет вперед прогресс и останется розанчиком на смурной и унылой заставляловке, где альфа-самец уже два раза объясняет школьникам как стать властелином мира. Дети слушают из приличия, слегка отводят глаза, Детство не знает наполеонов, гитлеров, александров македонских, в нем живут Ганди, Швейцер и Франциск Ассизский, Христос и Будда, Лев Толстой и Януш Корчак – истина и рожденная ею доброта не нуждается в покорении. Стремление к завоеванию, покорению, порабощению не является качеством Детства, равно как и стремление к дальним мирам за длинным рублём.
Принудить ребенка легко, подчинить – сложно, если понимать, что это разные вещи. Детство, подчиненное социуму, не сможет совершенствовать его. Повелитель мух не хочет повелевать вселенной и лучше формулирует задачи, чем цели. Ему приятнее по-человечески решать задачи, чем быть рабом цели. Природа ребенка – это природа, а не склад установок, полученных от взрослых. Дать состояться каждой новой вселенной – хорошая задача. Вдруг она окажется лучше, чем наше сегодняшнее обиталище. Вот ведь будет выгодно взрослым, если станет сытнее, комфортнее, здравоохранительнее, а то и свободнее. Знаки иных вселенных, иного устройства мира есть в каждом ребенке, но я не стану говорить, как распознать и прочитать их – я всерьез опасаюсь детского «тридцать седьмого года», геноцида людей и идей, которые ставили под сомнение правящую «элиту» и её отдельных чиновников. Вся надежда будет на дурость социума, который одинаково глупо помогает детям и воюет с ними. Спорадическая стрельба по Детству тревожит его, но не устрашает.
– Юр, а что там за детское правительство сделали в Москве? – спрашивает Алька. Мы сидим в Питере и смотрим Старое НТВ.
– Не знаю, – говорю я. – Может, это настоящее, а может, игрушка для взрослых.
На экране – «Куклы» Шендеровича. Горбачев пританцовывает и приговаривает:
– Даду́ – даду́ – даду́.
– А от беспризорных там у них кто-то будет? – спрашивает Алька.
– Конечно, – говорю я. – Ровно столько, сколько бомжей в Госдуме. Алька вздыхает и говорит:
– Когда «Куклы» кончатся, я всем даду́ пшенную кашу. Она хорошо разварилась, и в ней полкружки подсолнечного масла. Оно настоящее, мы с Юркой у бабушки купили.
Представительство беспризорных в детском правительстве надо еще продумать, и мы с Алькой обязательно этим займёмся. Их надо хорошо обмыть, переодеть во что-нибудь приличное и разучить с ними несколько связных слов без мата. Можно еще подкормить и подлечить, вдруг их там не пустят в столовые и поликлиники, которые обслуживают правительство. Всё-таки они живут не на вершине пищевой цепочки, значит они не приматы вовсе.
Глистов, кстати, тоже надо вывести, а то их обитатели будут шумно чесаться на заседаниях и скрипеть зубами по ночам.