На высоте перловку или горох — не сваришь. Вода кипит при низкой температуре, и оно никак не разваривается. Зато дышится и идется легко. Через несколько часов после подъема организм адаптируется к новым условиям и ведет себя сообразно им.
Не вспомню, как звали тетку из старых коммунистов, пенсионерку-общественницу, которая приходила к нам в школу дотошно курировать культурную жизнь. Что-то вроде Изольда Мандрапуповна.
Обнаружив, что аккуратный исполнитель школьной стенгазеты Витька Ветров написал «бес смертный Ленин нас ведет», она схватила мертвую паузу на секунду, а потом взвилась в таком экстазе негодования, что впору было прятаться за шкаф. Мы хохотали, Изольда Мандрапуповна пятилась посреди комнаты, вся в ужасных криках возмущения. Витька молча забрался под соседний стол, и мне попало больше всего. На пятничном партсобрании сотрудников школы, на которое меня вызвали, «беса смертного» никто не упоминал, — вдруг кто-нибудь засмеется, — и мне вменили другое:
«Он с третьеклассниками из второй смены здоровается за руку! За руку с третьеклассниками, представляете??!».
Это было ужасное обвинение, пришлось его пережить. Директриса на следующий день ходила в 3-й «Б» и сильно ругала их за то, что они не заботятся об авторитете педагога и тянут к нему свои руки поганые. Сережка Клеймёнов, говорят, заржал, и она выгнала его в коридор, а потом забрала к себе в кабинет. Серёгу мы быстро откачали и стали здороваться за руку исключительно при закрытых дверях. Шел 1966 год. Толя Мудрик тщательно выковыривал меня поработать в новеньком и еще живом тогда «Орлёнке». Но — тщетно, — я не мог уже бросить своих «зеленых горошков», хоть и попал к ним совершенно случайно.
В школу на вечер встречи пришел дядя Юра Никулин и не сразу узнал меня, — мы не виделись десять лет, и я порядком подрос. Шумная толпа дурашливых улыбок ломилась за ним по пятам, и я тут же взял на себя охрану всенародного любимца. Труднее всего натиск обожателей было сдерживать в актовом зале, в коридорах было проще. Третьеклассников приняли в пионеры, новенькие красные галстуки проясняли их глаза, и все они аккуратно и оптимистично ступали по школе, озаренные светом коммунистического мировоззрения. На приеме в пионеры оскандалился только Сережка Зыков, который, давая торжественное обещание, забыл что такое «перед лицом своих товарищей» и, запнувшись, дико заорал, выпучив глаза:
— Я! Под лицом своих товарищей!!!
Шеренга сдержанно хихикнула, но от гомерического хохота удержалась.
Рыжий Соловьев опять отматерил учительницу, с другой стороны, — криминальные разгуляевские ребята опять собирались его бить, — он материл в свои 10 лет не только учителей, но и всех, кто пытался проявить по отношению к нему насилие. Соловей был независим, очень одинок в школе и дома и считался трудным ребенком, пока мы с ним не разговорились о лошадях. На этом трудность его закончилась, и в порядке осуществления личной гуманистической программы он стал на больших переменках обнимать учительниц и насильно выталкивать их в школьный буфет, чтобы они не были весь день голодными. Учительницы повизгивали, смеялись, но на Соловья больше не гневались. Он стал пропадать в школе после уроков, которые сподобился отсиживать от начала до конца, но не шнырил, — заботился обо всех достойно и сам радовался, что открыл в себе эту деятельную заботу. Заботливость. Наверное, потом он стал хорошим отцом и мужем, я потерял его через несколько лет, когда был уже районным турорганизатором.
1 марта 1966 года мы собрались со всеми «трудными» нашей 346-й школы и пошли в поход в леса у подмосковной Луневки возле Подольска. Но этот поход — отдельная история, с него началась Тропа.
О лошадях с Соловьем мы говорили в начале марта, когда шли вдвоём от школы к Разгуляю по Доброслободскому. Он вдруг понял, что лошадь достижима, что можно к ней поехать на трамвае.
— Я обниму её за шею, — сказал Соловей.
— Это ладно, — заметил я. — А что ты ей при этом скажешь?
Соловей приостановился и вдруг с ужасом посмотрел на меня.
С этого момента он напрочь перестал материться при девчонках и учителях. Не знаю, что произошло у него там внутри, мат был для него естественным и органичным. Может, именно поэтому. Нельзя же из-за своих привычек взять и обидеть Лошадь.
При мне Толик Соловьев вообще никогда не матерился. Так же, как не матерятся при мне арестанты здесь, в тюрьме. Я не знаю — почему это. Собаки не кидаются, люди не матерятся, птицы садятся на плечо. Так было всегда, я не знаю почему.
Опубликовано: 7 ноября 2018 года.