Музыка Небесная хорошо была слышна и понятна в прошлых цивилизациях. Когда я говорю о Боге, то имею в виду вселенское сверхразумное существо, присутствие Которого для меня несомненно, очевидно. Из всех «измов» я выбираю космизм. В нём лежат ключи от многих загадок, в том числе и тех, на которые человечество не обращает внимания. Трансляция Жизни не только ищет резонирующий материал, но создает его, является им. Человек способен чувствовать не только живое, но и сигнал, который его формирует. Это и есть Музыка Небесная, но я не настаиваю на таком названии, как и не знаю грани между живыми и не живым. Где проходит грань – не известно, но неживое молчит, а живое играет в Музыке Небесной.
Человек может выложить принимаемый собой сигнал на музыкальные инструменты, это будет считаться Музыкой Земной. Чем точнее трансформация сигнала в его звуковой «эквивалент», тем гениальнее композитор – у людей хорошее чутьё на истину. Музыка Небесная движет любым творчеством как таковым, она сама – высшее творчество. Помнишь: «от такой музыки родятся дети».
Прожив вечность, Матушка Пустота поняла, что преобразить ее может только Любовь. Пустота моложе Любви, пришлось Пустоте отправиться в собственную изначальность, где Любовь осуществляла сам факт бытия чего-нибудь, кроме ничего.
– Что тебе, маленькая? – спросила Любовь у Пустоты.
– Не знаю, – ответила Пустота. – Сама не пойму, томление какое-то, волнение, тоска…
– Мужика тебе надо. Заплесневела одна, – говорит ей Любовь.
– Где ж я его возьму? – сокрушается Пустота. – Кроме меня вообще тут никого нет.
– А я? – спрашивает Любовь.
– Нешто ты мужик?! – поперхнулась Пустота.
– А кто же я? – смеётся Любовь. – Давай свадьбу справлять, станет у нас в доме весело и полно всех. Позабудешь, кем была когда-то! Комфорта не обещаю, содержание – гарантирую!
Свадьба эта гремит до сих пор, поёт и пляшет, нет ей конца – Любовь и Пустота беспредельны, бесконечны. Так и будет всегда. Время от времени Пустота заглядывает в зеркало, охорашивается и думает:
– Пустота ли я? Кто я на самом деле? Кто сотворил меня? Не тот ли, кому стало одиноко во вселенной? Не тот ли, кто по живому разделил себя на себя и меня?
Но музыка играет, гостей уже полно, и Пустота опять пускается в пляс в костюме пустыни, над которой, говорят, некий дух витал. Или летал.
Тут шумно, не разберешь.
Пока я тут калякаю свои детские рисунки мироздания, где-то в городе Находке в обычной городской квартире подрастает человек, для которого устройство мира – открытая книга. С 
находкинскими я встречался на фестивалях в Арсеньеве, Владивостоке, и с тех пор уверен, что этот человек живет именно там. Моя мать, дедушка и бабушка тоже в 30-х годах жили в Находке, и я знаю, о чем говорю.
Я говорю о дальневосточной открытой душе, когда высокое содержание человека не заставляет его захлопнуться с целью самосохранения, с детства уйти во внутренний скит, изолироваться чехлом или футляром. При всех своих криминальных тараканах, Дальний Восток открыт душой, доброжелателен и откровенен. Мудрость его сродни одесской – сдобренная хорошим юмором, она сопровождает человека одинаково и в бытовых мелочах, и в беседах с Музой, и в разных видах высокого служения.
Тихий и Великий океан смотрит в окна дальневосточных домов, уча души летать и плавать, ждать и верить, любить и помнить.
Я – дальневосточный автор в авторской песне, и мне это радостно. Собственно, Атлантике я никогда не был нужен. Двигаясь в поисках хороших людей на восток, я заметил, что сгустками они попадаются уже начиная с Урала, в Сибири их – россыпи, а на Дальнем, чтобы найти плохих, нужно хорошо искать.
Люди на Дальнем воспринимают тебя «как есть», таковы они и сами. Я люблю так жить. Доброжелательность здесь не дань, а собственное состояние в диалоге с людьми и миром. Мне надо было родиться где-нибудь в Находке, я это сделал и живу сейчас в обычной городской квартире, хожу в школу и ничуть не помню себя – прошлого, рисующего робкие штрихи между Любовью, Знанием и Светом, на которых стоит мир.
На Дальнем Востоке живут Гриновские люди. Я благодарен им за недавние концерты в Москве и за хорошие слова в адрес моих нечаянных песенок.