Любезнейший Иван Павлович, похоже, сам не до конца верит в то, что кроме биохимии и морфологии есть факторы здоровья, которые не описаны наукой. Между его знаниями и рекомендациями обнаруживается зазор, каньон, изредка заполняемый догадками, но явно обозначающий несхождение берегов ортодоксии и того, что принято считать эзотерикой.
Мне знакомо состояние, когда нужно сделать совсем небольшое усилие, чтобы пробить тонкий слой льда у себя над головой и оказаться в области слившихся воедино Знания, Света, Любви. Совсем небольшое усилие, но не от чего оттолкнуться: среда, в которой ты барахтаешься под коркой льда безопорна и текуча, опереться в ней не на что и оттолкнуться не от чего. Реально я всё это пережил провалившись под лёд на Валдае в 1967 году.
Над головой, за тонкой стекляшкой льда – солнечный мир, полный воздуха и всяческой жизни, а ты лупишь снизу своими мягкими кулаками и не можешь проломиться к свету. Кто-то придет строить мосты и другие переправы в каньон – он захочет быть на двух берегах сразу. Думаю, что это будет Россия, расположенная ровно между Западом и Востоком, богатая и несчастная.
Два мира познания, два способа открытий даже не травмируют друг друга, поскольку друг друга не видят. Неумывакин чувствует оба, но привык писать по-западному – научно.
Первый мосточек может возникнуть там, где оба берега поймут, что пользуются символами для обозначения знаний. Можно отрицать иное знание, но нелепо отрицать другие символы. В этой точке есть надежда на сближение – поиском общих символов при разности знаний. Вряд ли можно научиться лечить живых, ограничившись изучением трупов. Вряд ли можно понять лечение не зная строение человеческого организма. Разъятие и синтез, союз двух полушарий, двух подходов к познанию – он еще впереди.
Спасибо, Иван Павлович Неумывакин.
Занимаясь группой, я редко думал о группе и совсем редко – о человечестве. Потертость на чьей-нибудь ноге или пузырек воздуха в жидкостном компасе занимали меня больше, не говоря уж о комплекте продуктов на Базовом или верхнем лагере.
Думаю, что это нормально. Делай то, что надо.
Иногда набегали сомнения в трассировке делаемой тропы, они были тягостными и кроме озабоченности вызывали приступы липкого страха: а вдруг есть более оптимальный ход? Вдруг несколько сот метров группа отработала из-за моей ошибки? Шел в карту («читал картинку»), потом «вычесывал» все ходы на местности. И был случай в середине 80-х, когда, к своему ужасу, нашел такую ошибку при сходе осевой с хребта. Сделали там уже метров двадцать, но несколько дней потом в разные моменты у меня спрашивали:
«Юр, что с тобой?». «А что?» – удивлялся я.
Стыд, перелопачивание в памяти всех мелочей в поисках самого момента ошибки занимали меня, и ребята улавливали эту озабоченность.
Разумеется, я покаялся и извинился на вечернем круге, был прощен и десять раз утешен, но стыд не проходил долго, он не прошел и сейчас, он помогает оптимизировать быстроту выбора в микроситуациях, пока они не превратились в макро. Ничего в этой жизни невозможно вернуть, время движется только вперед, и любая работа над ошибками ничего не исправит в прошлом, но поможет лучше организовать будущее.
Впрочем, такое утверждение справедливо только в том случае, если страх ошибки не является страхом внешнего наказания за ошибку. Большинство людей сформировано именно страхом наказания, а не страхом ошибки, наказания, повторю, – внешнего, самонаказание не в счет, его не боятся. Самонаказание встряхивает человека от пяток до эпифиза, но его не боятся из-за не публичности. Можно в виде самонаказания лишить себя чего-нибудь, но, если ты объявишь кому-нибудь об этом, то мигом станешь лицемером, показушным самозванцем от сомнительного героизма. Да и потом – всю жизнь – молчи о своих самонаказаниях и о самом факте такого мазохизма.
А.В. Суворов прав, когда говорит про акмеизм Тропы. Суд над самим собой, самый страшный и беспощадный – одна из жизненных вершин, взятие которых необходимо. Праздность в этом деле неуместна, как и выплата самому себе компенсации за нанесенный ущерб.
В отношении к себе лежит мера ответственности перед другими. Боязнь ошибки – нормально. Боязнь наказания – позорно.
Наказывать себя можно лишением пищи и каких-то удовольствий, но можно и телесно, только надо отойти в сторонку, раздеться до пояса, а в руках иметь, например, ремень с хорошей пряжкой. Главное – чтобы про твое самонаказание никто не узнал.
Самонаказываться разгрузкой у тебя не получится – ты все время нужен, заменить некем.
Можно отложить самонаказание на какое-то время, но выполнить его надо обязательно. Если ты решил наказать себя – никто это решение отменить не может, в том числе – ты сам.
Наказывая себя, ты научишься прощать других. Если они, конечно, не полные и абсолютные хрюшки.
Вспомнил Хрюшу из «Спокойной ночи, малыши», который был там вместе с Филей и Степашей. Я никогда не видел актрису, которая его играла. Актеры-кукольники ползали на коленках по полу студии,
чтобы не попасть в камеру. Актриса, игравшая Хрюшу, протерла дырку на колене и повредила колено. Пошло заражение. В больнице её не спасли. Я всегда буду виноват перед ней и всегда буду носить эту боль.
Хрюша вечен. Его черты и повадки в отражениях я вижу у многих из тех, кого он вырастил. Простите меня, Хрюша, это я не уберег вас.
Нет, я не помню, как звали актрису, узнайте, пожалуйста, и вставьте в эту рамку: Наталья Владимировна Державина.
Потом (или не потом?) были взрослые телевизионные герои Хрюн и Степан. Помню, Хрюн на станции Бологое потешно и точно рассказывал о сущности путешествия из Петербурга в Москву. Аллюзиям не было конца.
В «Куклах» Шендеровича некто М.С. Горбачев танцевал под свою песенку со словами «даду – даду – даду» с ударением на «у».
Думаю, Раиса Максимовна очень смеялась. У нее был замечательный смех, чистый, лучистый и очень добрая улыбка.
Надя Крупп.
Прощай, Надя.
Прощай, Круппская.
Лагерь «Уютный» всегда примет тебя на мостовой площади твоего имени. Ты первая начала собирать камни, чтобы не топтаться вокруг костра в дождевой грязи.
Так часть Тропы стала мостовой.
«В ресницах соломенной крыши» да упокоит тебя Господь.
«Что нам знакомые дома,
Когда из них друзья ушли…».
Я приду к вам с Ариком и мы, наконец, познакомимся. «Ведь нам нельзя привычкой обрастать».
Тонкий, чуткий кинорежиссер, сценарист Наденька Мнацаканова, прощай, Человек.
Мысленно смотрю на твою фотографию где ты подпираешь рукой подбородок, и понимаю, что ты – совсем живая-живая. Так будет всегда.
Я всё про Надю видел во сне несколько ночей назад. Покойников было два, один – уже очень бывалый, другой, другая – только что.
Только что.
Это всегда будет только что.